Любовь хранит нас

— Как Вас зовут, таинственная незнакомка? — тихо Климовой задает вопрос.

Мои слова, старик! Мои слова. Не зарывайся, парень!

— Оля, — одалиска шепчет. — Ольга Климова.

Петька осторожно прикасается руками к ее лицу, она убирает за спину свои конечности и вздергивает гордо подбородок.

— Петр, можно Петя или Петька, я на это не обижаюсь.

Собака-поводырь, Пират, немецкая овчарка, усаживается у моих ног, задирает голову и жалостливо заглядывает мне в глаза.

— Смирнов, не смей! — Красов быстро убирает от одалиски руки, поворачивает голову в моем направлении и, скривив в усмешке рот, брезгливо выдает. — У него режим и жесткая дрессура, а тебе лишь бы псину накормить от пуза. Всё! Все приличия соблюдены, поздоровались, обнялись, а теперь, ребята, проходите в дом.

Слепой хозяин отходит неуклюже в сторону, я поддерживаю его за руку, которую он вытягивает с очень тихими словами:

— Уберись, козлина. Не позорь меня при ней.

— Забыл, не буду.

У него красивый дом — внешний вид и внутреннее убранство говорят о хозяине, как о законченном аккуратисте, неоднозначном индивидуалисте и очень-очень одиноком человеке.

— Обратно не пойдете! В ночь никого не отпущу! — сразу сообщает, плотно прикрыв входную дверь. — Мы давненько с тобой, Смирняга, не делились впечатлениями о жизни, а с этой девушкой я хотел бы познакомиться поближе. Оля, проходите, пожалуйста. Немного смелее, мы с Пиратом не кусаемся, а Смирнов закаленный, к тому же от бешенства привит.

Все, как я и предполагал. Мы тепло общаемся втроем весь день и вечер, непринужденно шутим, легко смеемся, Климова уверенно поддерживает разговор, не разрывает с нами связь, и даже вызывается помочь с посудой и что-то вкусненькое нам, мужикам, на поздний ужин приготовить. Мы с Петькой, как истинные адепты жратвы, поддерживаем и даже немного поощряем ее порыв, а когда она вынужденно покидает нашу громкую компанию, Красов усаживается рядом со мной и выдает одну, на мой взгляд, бестактную и чересчур безумную вещь:

— Ты влип, Смирнов! По уши! Но я очень рад за тебя, братуха. Красивое лицо, приятный голос, надеюсь, что девочка с тяжелейшими характером. Как раз для таких, как ты!

— Чего? — усмехаюсь, втягиваю никотин и через нос выхлоп выпускаю. — Ты переел, Петруша?

— Заканчивай юлить. Лучше опиши мне ее подробнее. Неудобно было трогать, пока ты коршуном за нами следил.

— Ты, блядь, по-настоящему прозрел, Петенька, или дурачка включал все это время? Влипают мухи в мед или в дерьмо. Ты сравниваешь меня…

— Рад, что не ошибся, Смирняга. Твой тон, вызов, неуверенная речь сейчас — все перечисленное в совокупности полностью подтверждают мое предположение. И потом, друг мой, ты пришел сюда с ней. Это на моей памяти впервые, — кривит губы и тянется своей рукой к моему плечу, найдя его, легко похлопывает. — Я что, обидел тебя? Не обижайся на больного человека, а?

— Это сделать очень трудно, Петя. Ты же знаешь, я стойко переношу такие удары судьбы. Ты вот говоришь, что я привел ее? Тьфу! Если позволишь, так я приведу тебе разумное объяснение. Не оставлять же постороннего человека в своем доме, там слишком ценные и памятные для меня, практически антикварные эксклюзивные вещи. К тому же и я у тебя не слишком частый гость. Два зайца — один выстрел, что не так, братуха?

— А вот это было больно, Леша, и обидно.

— Ну, блядь, прости. Наверное, вырвалось слегка! Отвали, а? Со своими расспросами…

— Вот ты уже психуешь. Тяжело признать, что женщина не рядовая, Леша?

— Я пошел спать! — разгибаю ноги, выпрямляю тело и встаю с насиженного места.

— Вы! Вы с ней пошли спать! Это ты хотел сказать?

— Давай ключи и не строй тут из себя озорника-Купидона.

Сжимаю и разжимаю перед его носом руку, но прекрасно ведь понимаю, что он этого не видит:

— Быстро-быстро. Не затягивай, мне пора отдыхать. Целый день на ногах, потом подъем сюда, я тянул две сумки с передачей-провиантом, плюс непрерывно скулящую девчонку подгонял.

Он тихо ржет со свистящим звуком — издевается и провоцирует меня.

— Леш?

Оборачиваюсь — стоит таинственная незнакомка с блюдом нажаренных вергунов:

— Ты… Все это уже не нужно? — взглядом указывает на дымящуюся тарелку.

— Прости, солнышко, но уже не хочу. Ты слишком долго возилась, а я, видимо, перегорел. Наше место в соседнем доме, одалиска. Я, пожалуй, уже пойду, а ты сиди с этим шалопаем. Не переживай — честь твою не тронет, Пират об этом позаботится. Да, малыш? — пес отвечает звонким лаем, а я сильно дергаю его за мягкое ухо.

Прохожу мимо нее и склоняюсь к раскрасневшемуся лицу:

— Дом на две семьи, Оля, не волнуйся. Твой ключ оставлю на входе, на крючке. Это старая служебная постройка, отреставрированный жилой барак со всеми удобствами и чистой постелью. Все, как ты предпочитаешь, солнышко, все только для тебя…

Она задерживает меня, осторожно взяв за руку:

— Спокойной ночи, Алексей — приподнимается на носках и шепотом добавляет. — Приятных снов.

Не отвечаю, а только головой киваю — на эту вежливость, так уж получилось, мне нечего сказать. Отменное воспитание, привлекательная внешность, отличная фигура, прекрасный возраст, устойчивое положение, только с работой, конечно, откровенная беда… Что гложет тебя, одалиска, что ты никак не можешь обрести покой, расслабиться и расправить все паруса и плыть к возможным отношениям навстречу? Неудача в прошлом — еще не повод хоронить себя в неполные тридцатилетние года. Страданиями душа человеческая полнится-совершенствуется? Глупости и откровенная белиберда.

Вот так брожу кругами по огромному двору, размахиваю руками, луплю по высоким стеблям каких-то пахучих растений, и мысли в голове непрерывно катаю. Затем присаживаюсь на скамейку возле дома, широко расставляю ноги и задираю голову вверх. Небо высокое и чистое, на нем ни облачка, ни тучки — вокруг темно и только очень яркий звездный свет.

По-моему, Красов с Климовой прощаются? Прислушиваюсь — так и есть. Доносятся заученные участливые фразы:

«Спасибо за гостеприимство, у Вас тут очень хорошо, мне так понравилось, все необычно, маяк, море, и Ваш дружелюбный пес! — Спасибо-спасибо, и мне приятно познакомиться. Вам следует держаться только прямо, идти по двору, тот дом напротив. Кричите громче, Оленька, если Смирняга вдруг не захрапел и распускает свои руки».

Ну ты, Петя, гад! На такое пожелание мне реально нечего сказать.

Дверь приоткрывается и вместе с ярким светом наружу выходит Климова. Она вздыхает, спускается по ступеням и уверенно шагает ко мне.

— Наговорилась, солнышко?

Одалиска вздрагивает, хотя уверен, что мой силуэт, скрутившийся на этой лавочке, ей было трудно не заметить, тем более яркий оранжевый огонек сигаретного кончика точно виден издалека.

— Леш?

— Вот ключ, — протягиваю одну рельефную пластину, — твоя комната — прямо по коридору, вторая дверь, направо. Чтобы я не ворвался с паскудным предложением, — не дай Бог, конечно, — подставишь под дверь какой-нибудь стол.

— Идем со мной, — просит.

Новый, видимо, приход. Весьма неожиданное и в то же время неоднозначное предложение! «Идем со мной» в том смысле, что время детское и мальчикам пора в кроватках спать? Или «идем со мной»… Алеша!

— Не стоит, солнышко. Ты пожалеешь, а я потом вынужденно сменю свой статус. Так был шанс стать кем-то ближе, а так буду — просто Лешка-друг. Не о том мечталось, видишь ли…

Она берет меня за руку и тянет на себя. Я шутливо упираюсь:

— Климова, это насилие! А ну-ка перестань.