Любовь хранит нас

Климова… Приближаюсь, приближаюсь и… Вот она! Красивая и странная. Таинственная незнакомка. Вытягиваю губы и осторожно дую ей в лицо. Темные ресницы дергаются, а носик, похоже, сильно чешется. Она отпускает на одну секунду наволочку и слишком яростно растирает свою кожу:

— У-у-у, перестань. Не надо так делать, Алексей.

— Извини, — склоняюсь, шепчу в ушную бездну и прикусываю обводок. — Не буду, не буду, не буду. А ты что, намерена еще спать? — прикасаюсь кончиком носа к ее пуговке, осторожно потираю и зубами легко прихватываю. — Оль, ответь, пожалуйста. Одалиска, ау?

— М? — рукой слепо водит, словно наваждение снимает.

— Половина шестого, — как часы с кукушкой сообщаю голенькой соседке время.

— Утра? — хриплым голосом уточняет.

— Ага.

Климова проворачивает свою шею и прячется от меня на другом боку. Волнистые, темные, с рыжим оттенком, волосы запутались на женской крохотной макушке. Я запускаю руку внутрь этого густого клубка и по одному локону освобождаю — распутываю и потихонечку тяну.

— Леш, я тебя очень прошу, отстань, — хнычет.

— Ты порвешь свои волосы, одалиска. Так и облысеть недолго.

— Хочу спать, — жалобно стонет.

После нашей близости она ведь так и не дала себя обнять. Это странно… Особенно для женщины. Просто ни в какую. Выкручивалась и безопасное расстояние держала, но в то же время перед этим жадно целовала и гладила мое лицо.

Убираю руку, укладываюсь на бок и аккуратно подкатываюсь к гибкому телу. Обнимаю за талию и подтягиваю одалиску на себя.

— Что ты делаешь, Смирнов? У тебя какие-то проблемы с ранними подъемами, Леша? — эта дама начинает злиться и даже предъявлять претензии. Ну что ж, по-видимому, я своего добился.

— Я уже выспался, солнышко, — утыкаюсь своим лицом в густую шевелюру и разговариваю с женской головой, — хочу…

Она вдруг возвращается ко мне. Широко зевает, одновременно с этим прикрывает рот ладошкой и усиленно пытается открыть глаза.

— Я — сова, Смирнов! И с этим фактом уже двадцать семь лет живу и менять ничего не собираюсь. Мне тяжело в такую рань вести с тобой беседы и развлекать тебя. Извини, пожалуйста, но я действительно хотела бы еще пару-тройку часиков поспать.

— Мы недоговорили, одалиска, у меня остались самые скользкие вопросы. Я не воспользовался своим днем сполна, — вожу указательным пальцем по милой засыпающей мордашке, спускаюсь на подбородок и уверенно вниз по шейке веду. — Оль… Ты ведь соблазнила меня вчера. Тянула в кровать, потом жадно целовала и так страстно любила, что у меня…

Глубоко вздыхает:

— Мне очень жаль, Алексей, что я воспользовалась тобой и твоим красивым, сильным, мощным, а главное, мужским телом, но так уж вышло — ничего теперь не поделаешь. Наверное, я скажу — не плачь! Да! Подтверждаю и очень сожалею, но… Я откровенно использовала тебя! Было, видимо, соответствующее настроение или, наоборот, оставшаяся на задворках совесть меня просто заела — ты ведь, по своим моральным установкам, фактически сексуально выживаешь на скудном, не питательном, голодном пайке; а может это что-то медицинское и физиологическое со мной случилось — спонтанный гормональный всплеск, или свежий воздух сыграл такую злую шутку, или долгая прогулка поспособствовала желанию, или тяжелый подъем на эту гору меня просто укатал, или я все же захотела тебя отблагодарить. По-женски, понимаешь? Вам, мужчинам, нравится, когда мы, женщины, угождаем. Льстим и даже подставляем зад. Что скажешь, Леша? Сдачи, если что, не надо.

— Откладываем в наш будущий фонд? Задел на дальнейшие плотские наслаждения, а? Душа моя?

— Смирнов, нет! На этом все! Дай поспать, — и снова личико отвернула.

Скажу, что я тебя разбаловал, одалиска. Многое прощаю, на слишком многое закрываю глаза и уши, и проявляю долбаное великодушие там, где надо откровенно эту языкатую заразу драть. Очень хорошие дела! Про благодарность стерва круто завернула.

Я был мужчина-друг, мужчина-брат, мужчина-жилетка, мужчина-Кен — последнее исключительно для Надьки-куклы, чтобы позлить ее Зверька. Но из жалости, из благодарности или по заевшей совести со мной еще никто не спал. Я все-таки надеюсь, что сейчас ослышался, а она не выспавшаяся просто изощренно дразнит и дурит меня!

— Давай, наверное, остановимся на варианте, что ты меня раскушала и я тебе, как человек, понравился. А? Как тебе такое объяснение, страстная женщина-гурман? Пусть не огромная симпатия, но и не отвращение. Так, что-то где-то около того. Я приятен в разговоре, ладно скроен телом, язык подвешен, мозги работают и вроде бы неплохо одет. А главное, что у меня на тебя стоит даже тогда, когда я в положении лежа нахожусь. Ты повелась на это все, как самка олуши на привлекательного самца. Я круто станцевал — ты подхватила и телом порадовала меня. Мой генофонд тебя удовлетворил и… По-моему, я тебя нехило возбудил? Что думаешь, одалиска?

— Леш, — стонет, — хватит, а?!

Нет-нет! Все, что она сказала в какой-то мере правда. И если откровенно, от этого мне почему-то очень неспокойно. Такое чувство, словно что-то нехорошее грядет. Не стоит нагнетать и ворошить былое, но все, что я о ней не знаю мозг мой здорово взрывает и подогревает мою кровь…

Отец прав — чего я, как пришибленный прицепился к личной жизни абсолютно постороннего человека? И так понятно, что у каждого из нас на сегодняшний момент в наличии имеется слишком много нехороших тайн. Зачем былое ворошить? Но вдруг ей нужна помощь? И потом, Климова мне очень интересна, я хотел бы знать все о человеке, с которым теперь еще и сплю — делю свою кровать. Встречный жест на исповедь готов осуществить в любое удобное для изумруда время. Другой вопрос, захочет ли она со мной о том, что было с ней, поговорить?

Она храпит, что ли? По-моему, я слышу бормотание, кошачье урчание, словно Оля изображает старый добрый трактор. Подкатываюсь как можно ближе, практически впритык, прислушиваюсь и замираю. Нет, слава Богу, просто показалось! Выдыхаю горячий воздух одалиске в спину, а она в ответ мычит. С блаженным выражением на роже откидываюсь и подкладываю под макушку руки.

Ах, как было хорошо! Прикрываю глаза и в мельчайших подробностях вспоминаю все, что с ней на этой маленькой кровати вытворял. Ве-ли-ко-леп-но. И как-то слишком тихо! Ее крутило, тело дергалось, дрожало, Ольга дугой выгибала шею и, сцепив зубы, с большим трудом смотрела мне в глаза, а в ответ на не заставивший себя ждать физический приход ни звука, просто ни хрена, не произнесла. Вытягиваю одну руку и приподнимаю куцое одеяло. Красота!

Узкая спина, глубокая позвоночная впадина — как ей, бедненькой, не больно свои женские богатства на себе таскать. Упругие ягодицы и маленькая идеально круглая дырочка над копчиком — симпатичный детский дефект, словно у девчонки планировался хвостик, но потом, по-видимому, при рождении что-то пошло не так и бесовский атрибут у ребенка с мясом отобрали. Оля пытается вернуть покрывало на место — шурует за спиной рукой и ищет, ищет, а я, хулиган, еще дальше тяну.

— Я сейчас встану и уйду, если ты не перестанешь доставать меня, — как будто угрожает.

— Идем поплаваем, изумруд. С утра море чистое, спокойное.

— Какая там температура воды, Леша? Минус четыре, три, два?

— Я тебя согрею, — укладываюсь сверху ей на спину, даю почувствовать, что к сексуальным подвигам готов, просовываю руку под живот и заставляю припарковать свой аппетитный зад в мой пах. — Оль?

— Нет, — она пытается скинуть меня, дергает головой и резво двигает руками.

— Тшш, идем со мной, Несмеяна. Не рыпайся — не возбуждай.

— Не хочу, слезь с меня, — рычит и угрожает. — Смирнов!