Любовь хранит нас

Вот же беспардонный хам! Щипаю за мужской упругий бок, а затем по скрытым мышечной массой почкам своими кулачками лупцую.

— Алешка, Алешка. Замолчи, кому сказала. Перестань. Леша!

Да только все впустую. Смирнов сжимает еще крепче и угрожающе шикает в мое дергающееся темя.

— Тишина, одалиска! Тшш. Сейчас мама будет говорить.

— Естественно, мой дорогой. Все разговоры женщин только о вас, мужчинах. Если бы не вы, о ком бы мы вели задушевные беседы? На кого бы друг другу жаловались, кого бы обвиняли, кого боготворили или проклинали? Как бы мы вообще на свете, безмозглые амебы, жили? Все только для вас и о вас. Господи, я до сих пор поражаюсь мужскому самомнению. Зашкаливает и нарушает все условия житейских теорем. Ваш глобальный максимум, — по-моему, по жалким ощущениям, Смирнова на одно мгновение задумывается, — да его попросту не существует. Каждый следующий отпрыск мужского пола в этом однозначно перешагивает своего отца.

Чувствую, как Антонина Николаевна подходит ближе и даже гладит меня по голове, нежно пропуская каждый локон через свои вкусно пахнущие пальцы.

— Ты задушишь Олю, Алексей. Отпусти, пожалуйста, сынок!

— Я отнес. Что дальше, мать?

Максим Сергеевич рисковал пропустить все вынужденное «веселье», но вовремя к нашим разборкам подошел.

— Полегче, сын. Ты чересчур здоровый, — словесно заступается за меня.

— Она уже привыкла! — Алешка вздергивает мое тело и тихо произносит. — Ты отошла? Мандраж прошел, душа моя?

На последнем выражении, по-моему, все сразу замолкают и начинают обдумывать, что означает эта нежность по отношению ко мне. Господи! Он все испортил и сдал нас с потрохами. Когда вернемся домой, я его прибью.

Слышу, как прочищает горло старший Смирнов, как Антонина Николаевна смешно и тяжело вздыхает, как Алексей, по-видимому, все-таки «краснеет». Еще разок пытаюсь выкрутиться и… Вуаля!

Смирнова находится рядом с Максимом Сергеевичем и держит его, как в детском садике, за руку. Алексей не отпускает меня, хоть и внезапно разрешает убрать со своей груди лицо.

— Идемте поужинаем, дамы и господа, — отец приходит на помощь в разрядке этой очень напряженной обстановки, — мы с маленькой с утра нагуливаем аппетит, а доктора в нашем возрасте уже не рекомендуют слишком долгое, тем более вынужденное, воздержание…

Он резко замолкает, как будто теряет нить своего повествования, смешно бледнеет-зеленеет, очевидно смущается и переводит неуверенный взгляд на свою жену, которая, как верная боевая и настоящая подруга, сразу же приходит ему на помощь.

— От пищи! Воздержание от пищи, от восполнения энергетического жизненного баланса. Ты это хотел сказать?

— Ну да. Что-то типа того!

Весь наш ужин проходит в спокойной, я бы сказала, очень интимной обстановке. Мужчины развлекают — травят профессиональные байки, безобидно подкалывают друг друга, даже вспоминают острыми словами отсутствующего за столом Сергея Смирнова, несколько раз проходятся по Шевцовым, с которыми я близко не знакома, скорее даже слишком шапочно — на похоронах видела Юрия Николаевича, как сослуживца моего отца, с супругой, потом всплывают Прохоровы, а потом какие-то Петровы. Максим Сергеевич мгновенно замолкает, а Антонина Николаевна сжимает его руку и перекрещивает их пальцы. Замечаю, как гладит его по предплечью и что-то тихо как будто в сторону говорит. Лешка тоже мгновенно немеет и суетится беспокойным взглядом по столу.

— Алеша? — шепчу.

— Угу.

— Что с тобой? Что такое? Что-то случилось? Что произошло?

— Все нормально, — он смотрит на меня с кривой улыбкой на своем лице. — Это никак не связано со мной, Оленька. Никак. Это из прошлого и очень личное. Не обращай внимания. Отец сейчас успокоится.

— Хорошо.

Я ведь знаю про тайны. Все и даже очень хорошо! Поэтому стараюсь не заострять на этом свое внимание, рассматриваю взрослую пару и их образцово-показательное отношение друг к другу. Больше ничего! Я ведь сама соткана из не очень приятных жизненных моментов. Взрослеем и навешиваем на себя, абсолютно не стесняясь, грехи, как дорогие ордена.

— Не будем об этом, родной, — Антонина Николаевна шепчет мужу в щеку. — Все уже прошло.

— Шевцовы, Оль, это родители Максима — бабушка с дедушкой моей крыски, а Прохоровы…

— Родители Нади?

— Приплыли! Вот ты всех и знаешь! Влилась в когорту отщепенцев, душа моя, как речка в бурное море.

— А Велихов? — укладываю кусочек аппетитного пирога, медленно разжевываю и продолжаю пространными разговорами отвлекать Алексея.

— Увы, последний не из нашей пожарной системы, — он разговаривает со мной, но все-таки поглядывает на отца, сосредоточенного на чем-то важном, — значит, дебил, и нам, естественно, по духу не подходит. Если серьезно, то это лучший друг Зверя по его детско-юношеским дням. Они вместе в один лицей ходили, только в параллельные классы, а я потом к ним плавненько примкнул, плюс теперь совместный бизнес. А что? Имею право. Максим — любимый и первый крестник моей мамы.

— А Сергей? — улыбаюсь, подловив его недоумевающий взгляд.

— В смысле? Я уже говорил, он — мой родной младший брат, живущий хрен знает где. Богема, жуткий прожигатель жизни, кутила, бабник, пофигист, долбодятел и бессовестная тварь.

— Он ведь музыкант.

— Оль, это типа хобби или очередной способ позлить отца. Сергей задроченный ботаник-вундеркинд с тяжелым характером и с адской внешностью. Женщины прутся от таких, как он, ведь у него красивые зеленые глаза. Летят, как мухи на дерьмо, потом основательно вмазываются, как в ту самую единственную партию, а он, щедро попользовав бабенку, отползает удовлетворенный. Короче, как говорят, и был таков!

— Леш… Это очень грубо! Ты говоришь о своем брате.

Алексей без конца поглядывает на отца и мельтешит глазами на встревоженную Антонину Николаевну.

— Он — Смирновский мужчина-вамп. К тому же, у него много талантов, как, впрочем, и неприятностей, он даже диссертацию писал. Последнее, чтобы мать порадовать, а затем достать. Но не защитил, лень документы было оформлять и… Солнышко, он — провокатор! Редкостная дрянь!

— Я про то, что он не из вашей компании. Раз не пожарный…

— Серега — лейтенант из той самой гражданской службы, но там, — он направляет обеспокоенный, скорее даже встревоженный взгляд на Смирнова старшего, — кое-что другое. — Оль, пожалуйста, — он резко замолкает и быстро переводит на меня свой взгляд, — давай пока не будем про Сережу. Тем более здесь, при родителях. Пойми, пожалуйста, они его сто лет не видели. Есть колоссальные размолвки, и масса неприятных моментов. Я бы сказал, что старикам слишком тяжело вспоминать.

— Хорошо, Лешка, я не буду. Извини, пожалуйста, что влезла.

— Нет-нет, там, — я вижу, как он старательно подбирает слова, — его самоуверенность сыграла очень злую, скорее гнусную, и, к сожалению, непоправимую смертельную шутку с окружающими людьми. Сергей вышел чистеньким, а отцу пришлось разгребать. Родители еле выкрутились из неприятностей, а Серый… Оль, он был под следствием и проходил освидетельствование на психическую вменяемость — авторитетно признали чересчур здоровым и очень здравым, но зловредным чуваком, в двадцать-то лет. Серж отказался от адвоката, мол, сам решил доказывать свою невиновность. Пришел с повинной в полицию с настойчивым желанием оправдать себя!