Любовь хранит нас

День чудесный — не слишком жарко, но по-августовски тепло и где-то рядом, в воздухе, уже проскальзывает сентябрь. Город гудит и дышит, а на набережной выгуливаются молодые мамочки с колясками всех мастей и различной ценовой политики. Нахожу свободную лавочку, усаживаюсь, отпиваю воду и проверяю свой телефон. Режим беззвучный. Отличный результат — пять пропущенных звонков и десять непрочитанных сообщений. Лешка находится в ударе и на эмоциональном взводе, по-моему, сильно обижается и слишком громко, но интерактивно, злится:

«Что ты делаешь, душа моя? Зачем драконишь зверя? Оль, это совершенно не смешно, скорее очень глупо. Одалиска, я хочу приват! Ты избегаешь и откровенно не замечаешь меня, зараза? Черный список, тотальный игнор, Несмеяна? Не смей звонить, урод — таков наш новый уровень и план? Я, блядь, выпорю тебя ремнем и членом! Дважды, Оля! Трижды, если не перезвонишь в течение пяти минут. Сука, сука, сними же трубку! Ты, блядь, на голову больная? Климова, ау-у-у!»

и добавляет стремный смайлик, вращающий у виска импровизированной рукой;

«Где ты? Где ты? Где ты? Оль, прости меня, я очень зло и пошло пошутил…».

Похоже, Алексей получил системное сообщение о том, что «больной на голову» абонент уже на связи, но по-прежнему не желает активного общения вживую. Грустно улыбаюсь, пытаюсь выбрать из телефонной книги нужный контакт, но видимость стремительно теряется, а экран влажнеет от очень крупных капель — слезы, слезы, слезы. Соленая бесплатная вода:

«Чего, дуреха, плачешь? Как пластырь — раз и разбежались в стороны».

— Лешка, — шепчу в трубку, дождавшись его безмолвного ответа.

— Ты решила со мной за каким-то хреном поговорить? — шипит.

— Прости, пожалуйста. Немой режим — моя вина. Поставила-забыла. Были очень неотложные дела.

— Оль, — теперь он шепчет, — я очень волновался за тебя. Мне не понравился наш утренний разговор. Ты была как будто сама не своя. Это испугало…

— Ты уже освободился?

— Да.

Врет ведь! Слышу стойким фоном веселые мужские и женские голоса, потом смешное покряхтывание ребенка, а потом куда-то в сторону осторожный шепот:

— Кукла, забери, пожалуйста, крысенка.

Господи! Крошка-«дочка» на руках у своего Великолепного отца.

— Хочу поговорить, Алеша, — прикрываю веки и зло произношу. — Это возможно?

— Я сейчас приеду домой, — запыхавшись, предлагает.

— Не надо, давай, вне дома. Приезжай на набережную, — стеклянным взглядом рассматриваю беззаботную летнюю обстановку. — Я на колоннаде.

— Через десять минут. Там найду тебя.

Слышу далекий звук автосигнализации.

— Не торопись, пожалуйста. Я ведь никуда не денусь.

— Оль, — похоже, Смирнов останавливается и переводит запыхавшееся дыхание, — дождись меня. Слышишь, одалиска?

Громко сглатываю и облизываю соленые губы:

— Обязательно…

А про себя, после сброса, добавляю:

«Алексей Максимович Великолепный!».

Он добирается на лобное место наших отношений только через полчаса. Наблюдаю, как бодро выскакивает из своей огромной машины, как дергается возле, суетится из стороны в сторону, как испуганно мельтешит глазами по суматошно движущемуся окружению, смешно размахивает каким-то пакетом. Я поднимаю руку, а он, наверное, со вздохом облегчения сразу замечает меня. С широкой улыбкой подбегает, отдает шутливо честь и отбивает крайне издевательский холопский поклон:

— Разрешите с Вами познакомиться, красивая женщина. Я — Алексей, фамилия — Смирнов, двадцать восемь лет, не женат, и, на Ваше счастье, делать этого не собираюсь. О чем мечтаете в столь поздний час одна? Вам грустно? Я готов Вас рассмешить и составить теплую компанию…

— Лешка, перестань, — озираюсь, как воровка, по сторонам, зажимаю в кулак ткань его рубашки и притягиваю к себе на лавочку. — Перестань, — выкручиваюсь, когда он лезет с жадными поцелуями в мою шею. — Смирнов, утихомирь свой бурный нрав, иначе получишь моей ладонью по своему лицу.

— Не пугай, а впрочем, я готов. Тебе все разрешаю, — специально щеку подставляет. — Только, чур, с обеих сторон. Люблю, когда ты хлещешь, да все наотмашь. Есть в этом что-то заводное… М-м-м! Солнышко мое!

Прикладываю к горячей скуле свою ледяную руку и бережно отворачиваю от себя его лицо. Смирнов, как уж на сковородке, выворачивается и шепотом лепечет:

— Хочу тебя, хочу-хочу-хочу-хочу, м-м-м, еще-еще, ближе-ближе! Иди ко мне, малышка.

И тут же огромной лапищей к себе притягивает за плечо:

— Как чувствует себя моя душа, какие ощущения, одалиска? Как твое настроение? Тошнота прошла? Ты хоть что-нибудь поела?

— Мне гораздо лучше, — сглатываю, — а скоро будет совсем хорошо и, по всей видимости, даже отлично.

— Оль, — он что-то держит в руках, — смотри, что я тебе купил. Правильнее сказать, конечно, нам, но… Смотри-смотри. Открой, пожалуйста, и скажи, что я с адским выбором не ошибся. Не ожидал, что там такой ассортимент, конечно. Фармацевтический рынок очень густо перенаселен. Что думаешь, одалиска? Генерируй мысли-версии.

Щелкает пальцами перед моим носом. Господи, я — жалкая безмозглая болонка для него? Маленький бумажный пакетик с логотипом известной аптечной сети — свернутые жгутом ручки, красный крест, контактные телефоны и адреса ближайших магазинов.

— Ты привез мне активированный уголь, Смирнов, или экстракт крушины? Наверное, что-то от бессонницы или от больной задуренной бабской головы?

— Я прошу прощения за это, но ты не отвечала на мои звонки, не читала сообщения, я возбудился и…

— Решил грубостью добиться своего?

— Прости-прости. Ну, подумай лучше, что я тебе принес?

— Галоперидол? Возможно, бром или литий, таблетки для насилия, чтобы уверенно и без физических помех трахать мое безжизненное тело?

— Лучше, солнышко, но все же «холодно». Давай еще. Однако ты с изюминкой, мне нравится ход твоих шаловливых мыслей. Сегодня будет жарко, детка. Есть мысль, кое-что с тобой попробовать, — подмигивает и шутливо отдает воздушный поцелуй, а затем очень похотливо облизывает губы.

Мерзавец! Да все они козлы и сексуально озабоченные твари!