Любовь хранит нас

— Я не та.

— Об этом не тебе судить, одалиска. Тебе со стороны ни капли не виднее…

Не думала, что будет так тяжело. Он словно врос в меня, а сейчас я разрываю нашу общую кровеносную систему, зажав себе артерию, а Лешка дергается и просто истекает кровью. Обильно, мощно, теряя необходимый кислород. Да перестань, Смирнов! Ну что ж такое?

— Что? — прищурившись, с каким-то старческим видом смотрит на меня. — Пугаю?

— Нет, — пытаюсь прикоснуться рукой к его внезапно запавшей щеке. — Алексей, пойми, пожалуйста…

— Я бы понял, если бы ты говорила прямо, а не экстрадировала из своего рта какие-то загадки. Ну, например: «У меня был муж, Смирнов!». Это, сука, я прекрасно понял. Дальше: «Он трахал только сзади». Возможно, сам так привык, вот и транслировал на тебя. Долбаная аттестованная собака с разорванным анусом. Муж-членосос достался? Да? Потом: «Он изнасиловал меня, за это я возненавидела всех похотливых мудаков». Это ведь тоже было? Ты не ответила тогда. Сейчас у тебя, стерва, есть прекрасный шанс. Я жду! Но, блядь, запомни, Оля, я — не он, не смей сравнивать. Мы — разные, а я — другой…

— Поэтому нам надо расстаться.

Я его упрашиваю, а если надо будет, то даже стану на колени.

— Да, бля-я-ядь! Ей-богу, смилуйся, ведь ни х. я не понимаю.

Смирнов отходит от меня и выставляет перед собой руки:

— Оставь, пожалуйста. Не провоцируй, я тебя прошу. Ты с огнем играешь и, по-моему, чересчур безбашенно к моим предупреждениям относишься. Совсем по-человечески не догоняешь? Плохо по-русски говорю?

Сказать или нет? Сказать, что я хотела сделать? Сказать? Он ведь никогда не забудет и не простит, но однозначно в другую сторону свернет. Как больно врезались мне в память простые докторские слова:

«А лучше вообще не говорите ему о том, где были и что планировали без его ведома сделать — достойные и сильные мужчины такое никогда не забывают и за непоправимые ошибки не прощают».

— Леш…

— Давай сделаем маленький перерыв. Ты, видимо, устала, детка. Это моя вина — я укатал, здоровый боров. Тут, наверное, «извини меня». Оленька…

— Я собиралась сделать аборт, Смирнов. За этим и поехала в клинику сегодня. Хотела подтвердить диагноз и избавиться от твоего возможного ребенка. Тайком от тебя, Алексей. Ты бы никогда и не узнал об этом. Ты бы…

Он прищуривается и слишком быстро подбирается — сосредоточивается и становится как будто бы в собачью стойку. Алексей широко раздувает ноздри и выпускает отработанный воздух исключительно через рот. Довольно громко и со скрипящим свистом. Смирнов сипит и судорожно вздрагивает. Ему, наверное, физически плохо? Голова болит, лихорадит, или до небес повысилось артериальное давление?

— Алеша…

— Я так неприятен? — очень тихо говорит, словно о чем-то просит. — Это ведь маленький ребенок. Ты это понимаешь? Крохотный зародыш! Весом в какие-то жалкие пять граммов. Сколько там, Оля? Я этого не знаю. Ты очень жестокая, даже кровожадная. Ты безжалостная, скупая на ласку, ты грубая и каменная, блядь, словно неживая. Обиженная на белый свет? Это твое на каждый случай оправдание? ЛГУНЬЯ!

— Алеша, — просто двигаю губами.

— СУКА! ТВАРЬ! — рычит. — Заткнись, кому сказал!

Смирнов отскакивает от меня, как от вавилонской блудницы, боясь, наверное, испачкаться. Брезгливо морщится, затем скрывает за ладонями лицо и сильно растирает кожу.

— Фу-у-ух! Это ведь какой-то бред. Все неправильно. Твою мать, это ведь даже не гуманно.

— Я не беременна и не планирую иметь детей, Смирнов.

Он нагло улыбается и с презрением мне выдает:

— И слава Богу. Таким, как ты, нельзя! Это будет божья кара для невинного ребенка. Ты просто этого, как мнимой возможности, недостойна. Твой потолок, — похоже, собирается с мыслями, затем стремительно краснеет и со злостью произносит, — быть жалкой дешевой полковой подстилкой, удовлетворять мужиков дебильными танцами и зачитывать им в кровати про фантастические половые акты. Ты — холодная безжизненная амеба. Конченая баба. Еба-а-ать!

— Леша.

— Ты добивалась расставания? Хотела, чтобы я ушел? Типа у нас все кончено и бла-бла-бла. Так ни х. я и не начиналось, глупая рабыня! Ты думала, что я заинтересован в чем-то большем? Ты, к тому же, тупая и очень недалекая. Да я потрахал классную блядину и на этом все. Дочь доблестного офицера так широко раскидывала перед моим членом ноги. А по факту, — кивком указывает расположение того срамного факта, — все, как у всех, а вот тут, — приставляет указательный палец к своему виску, — немая пустота. Нет мозгов, ну ни граммулинки, ни жалкого карата! Бедняжка! Как же ты живешь? Ищешь умненького мужа? Подбираешь кандидатуру? Тут, увы, не подойду — ЖЕНИТЬСЯ НА ТАКИХ, КАК ТЫ, Я НЕ НАМЕРЕН!

— Алеша…

Он прикрывает глаза и поднимает к моему носу свой указательный палец:

— Услышала? Вопросы? Великолепно! Аплодисменты! Твою мать, приплыли. Ты своего добилась, Климова! Спи спокойно. За вещами я не приеду — вышвырни с балкона. Вещевым задрочеством не занимаюсь. У меня все просто, банально и прозаично. Взял, принял, выкинул. Привязываться ни к чему нельзя. Как правило, всегда нехорошо заканчивается.

Алексей вдруг резко обрывает свою речь, вдыхает шумно через нос, смешно поднимает плечи, вымученно кривит рот в улыбке и нервно, с придыханием, шепчет:

— Прощай, красивая. Мне очень жаль…

Прощай! Прощай!

Смирнов разворачивается и, заложив ладони в задние карманы своих джинсов, быстро удаляется. Он уходит навсегда? Дура ты, «Оля Климова»! Теперь-то что? «Со мной ругаться нельзя, Климова». Отцовско-материнский гнев его родителей? Или на этом все? Конец истории? Прощай — прощай?

Вижу, как усаживается в свою «малышку», ярко сигнализирует миру фонарями дневного света, с громким сигналом «фа-фа» и с жутким визгом стремительно покидает забитую стоянку. Его как будто бы испуганное и искореженное ужасом лицо в боковом окне автомобиля — вот то последнее, что железным обручем вколачивается в мою слишком длинную память.

У меня болит живот — просто раздирается, глаза слезятся, еще подташнивает и жутко тянет грудь. Надеюсь, что завтрашний анализ покажет крайне отрицательный результат и доктор стопроцентно прав — я не беременна от Алексея. Иначе, это будет тот самый, как он сам и говорит, «весьма эпический финал».

Глава 18

«Ты — глупая рабыня».

— О, как ты прав, «мой господин».

Прошло два с половиной месяца, как мы расстались со Смирновым, а я по-прежнему в мозгах прокручиваю тот наш последний слишком откровенный разговор. Хотела бы не вспоминать, не думать, не представлять и не отматывать назад все то, что произошло, но пока, увы, не получается, а все мои попытки избавиться от этого — так называемые самообман или самовнушение, то самое плацебо для любителей, а если по-простому, то настоящая фигня. Мы опошлили великолепную колоннаду, городскую набережную, летний жаркий месяц своими криками, громким скандалом в общественном месте для релаксирующей после рабочего времени толпы. Изрядно «повеселили» скучающую публику, устроив умопомрачительное и вызывающее откровенный шок ток-шоу с многообещающим названием «Давай расстанемся, пока не стало слишком поздно, и будем искренне дружить». Ну что ж, не стало поздно — я, кажется, успела и позаботилась обо всем сама. Раскаиваюсь, переживаю, страдаю? Возможно, но все-таки — едва ли, скорее нет, чем да:

«Так надо было, так надо было, а ты, Смирнов, прости меня».

«Таким, как ты, нельзя иметь детей».

— И тут ты стопроцентно прав, Алешка.

Нельзя, поэтому и не имею. Я недостойна — и тут он тоже однозначно прав. Как Божья кара, как долбаное наказание для живого маленького человечка. Да, вероятно. Какой здоровый карапуз захочет такую мать?

«Потрахал классную блядину, дочь доблестного офицера с раскиданными ногами для сына не менее достойного отца».

— Спасибо, что сказал и слава Богу, что моя мать не видит, во что вы, твари, превратили меня.