Любовь хранит нас
Шрифт:
— Доказал? Оправдал?
— Батя постарался, и дядька помог…
— Кстати, что с крестинами, Алексей? — Максим Сергеевич вздрагивает, отходит от внезапно накатившего эмоционального ненастья, упирается локтями в стол, скрещивает ладони и укладывается на них своим небритым подбородком. — Ты соскочить решил? Юрка бесится и требует над тобой расправы. Сын, прости, но я другу обещал, что отдеру тебя своим ремнем. Придется выполнять!
— Опять откладывается, — Алексей, вальяжно развалившись, откидывается на спинку стула.
— Да я знаю! Разведка работает исправно, плюс полкан тебя поносит хорошо, а я не заступаюсь. Уж извини, но
— Пап, давать советы Зверю не стоит. Он меня обманул и подвел.
Да уж! После того, как «железная малышка» плавно переехала во двор к Смирновым старшим, Алексей громко и четко выказал свой «вотум недоверия» чете Морозовых. Вернее, он наотрез отказал в крестинах их дочери. В шутку или всерьез? Я об этом ничего не знаю, поэтому затрудняюсь ответить. Но… Максим даже звонил мне и просил образумить этого Смирновского «чудака». Там, конечно, было другое слово, но суть осталась та же. Я выпросила отсрочку! Господи, а это еще зачем? Я ведь, сама того не желая, вероятно помогла ему и сохранила долгую и крепкую когда-то дружбу?
Мужская половина семейства Смирновых препирается довольно долго, а на финал Максим Сергеевич поднимается со стула, выходит из-за стола и крепко одной рукой за шею обхватывает Алексея. Сын краснеет и кряхтит, но ничего не предпринимает, чтобы ослабить родительский захват.
— Лешка, я тобой горжусь. Слышишь, сын? Как слышно, парень? — шепчет ему в ухо. — Горжусь тобой, Смирняга!
Потом так же резко отпускает, а высвободившийся Алексей разворачивается и встает, чтобы так же сильно обнять своего отца. Мне кажется, я неконтролируемо плачу от таких искренних мужских отношений. Стараюсь, конечно же, улыбаться, но вместо этого пристыженно опускаю голову и рассматриваю дрожащие пальцы, перебирающие воздушный сарафан.
— Антонина Николаевна, Вам помочь? — подхожу к суетящейся Смирновой на кухне.
— Господи! Это еще зачем? Ты — гость, тем более что никакой помощи мне не требуется. Смотри, сколько тут всего. Один моет, второй сушит, третий режет, а Смирный жарит, тушит, даже душит, а иногда еще и коптит. Оль? — вдруг резко переводит наш разговор на серьезный лад.
— Да, Антонина Николаевна.
— Хочу тебя спросить. Возможно, вернее, скорее всего, так и есть, и я точно лезу не в свое дело, но… Пожалуйста, ответь мне. Вы с Алексеем друзья?
Что? Это как? К чему ее вопрос, что она пытается выведать или к чему хотела бы меня призвать? Ищет мою совесть? Так ее, наверное, больше не осталось — «он» вытравил ее и растоптал все жалкие остатки. Я — бессовестная тварь! Мы же с Лешкой спим… Я не пойму, это вопрос с каким-то подвохом или Смирнова действительно не понимает, что со мной на самом деле делает ее сынок? Господи, это снова происходит? Противник только поменялся? С такими, как я, можно только дружить, а долбаный объект дебильной дружбы трахать? Я… Есть ли у Алеши свой аналогичный тайный план? Даже если есть, то смысла больше нет — отец ушел из жизни, а я — ничто. «Климова», как тебе не стыдно, перестань!
— Антонина Николаевна…
— Ему не нужен женский друг, слышишь?
— Пожалуйста. Я не совсем понимаю, о чем Вы меня спрашиваете и к чему ведете.
— Ты нравишься ему, а я это прекрасно вижу. Знаю своего Лешку уже двадцать восемь лет. Он, — она подходит ближе и берет
меня за руки, — прекрасный человек, но, как его отец, чересчур эмоциональный. Тяжело переживает все, что происходит не по его задумкам, планам. Ты понимаешь?— Нет, — смотрю в пол и дергающимися губами шепчу. — Нет, нет, ничего не понимаю.
— Послушай меня.
— Я Вас слушаю, Антонина Николаевна, — решаюсь поднять голову и встретиться с обеспокоенным взором матери.
— Мне кажется, ты — его судьба, — она подается всем телом на меня и по-щенячьи заглядывает в глаза. — Оль, я не думала, прости, пожалуйста. Но теперь отчетливо все вижу! Он смотрит на тебя так же, как и его отец на меня. Я словно в прошлое нырнула и все точно вспомнила. Вы… Прости, девочка. Я с выводами тороплюсь? Климова, ответь!
Нет! Неправда! Такая, как я не может… Просто не может! Он слишком для меня хорош. Слишком чист и порядочен! Его отношение к женщине — это что-то за гранью невозможного. Он не смотря на свои огромные габариты и слишком «грозный» вид, умеет своей недюжинной силой управлять. Я совершенно не боюсь его.
Я! Не! Боюсь! Его! Когда под ним, когда с ним рядом, когда он в ванной комнате на член натягивает меня и шепчет что-то глупое об эмоциональном и физическом женском расслаблении, когда ест случайно пере- или недосоленную еду, когда смешно кусается в игривом поцелуе, когда целует жестко, зло, коварно, заведя мне руки за спину, когда вколачивается в тело и рычит, когда спокойно надевает презерватив, когда говорит о безопасности, а самое главное, когда он говорит о безоговорочном доверии друг другу. Да что ж такое! Твою мать! Да сколько можно все это заново переживать?
— Вы ошибаетесь, Антонина Николаевна. Я даю Вам слово, что оставлю Вашего сына в покое и он будет счастлив…
Она вдруг резко затыкает мой рот своей крохотной очень мягкой, пахнущей сгоревшим деревом, ладошкой и с безумно выпученными глазами в лицо шипит:
— Не смей никогда опрометчиво разбрасываться глупыми клятвами и несерьезными обещаниями. Слышишь? Никому и никогда. Не зарекайся, девочка, и помни, что жизнь непредсказуемая штука, об этом мы с Максимом знаем не понаслышке и как никто. Ты говоришь о том, чего вообще не знаешь. Поэтому, еще раз говорю, не смей. Не клянись и не обещай того, над чем вообще не властна.
— Мы — не друзья, — спокойно отвечаю. — Не друзья. Все скоро закончится, Антонина Николаевна, мне жаль, что так, но мы не будем вместе с Лешкой. Как пара…
— Климова, не обижай моего сына, — она шутливо угрожает. — Если вдруг, то будешь иметь дело со мной, а в гневе, Оля, я чрезвычайно страшна и крайне опасна. Не доводи до максимального отката! Смирный и мои мальчики об этом знают! Не заводи меня и помни, девочка, что со мной лучше дружить! Ага?
— Мы расстанемся. Вот это я Вам точно могу пообещать, потому что сама не верю в дружбу между мужчиной и женщиной, а тем более после всего, что вместе переживем.
— Зря, детка. Это очень зря…
На обратном пути в своей любимой машине Алексей ритмично постукивает пальцами по кожаной обмотке рулевого колеса, слегка покачивает головой в такт какой-то бубнящей музыке, по-моему, даже подпевает, по-детски удивленно рассматривает ночной летний город и строит, по-моему, слишком долгосрочные планы — на века вперед. Я вижу и читаю все по его непроизвольно улыбающемуся лицу. Смирнов мечтает, фантазирует и проектирует, рисует безоблачные картины своего яркого мира.