Любовь хранит нас

Если честно, ничего не понимаю. Абсолютно — нет!

— Простите, но…

— Отец просил о переводе. Иногда позволял себе приказывать. Ты же понимаешь, что там приказы отдают, но не торопятся их получать и уж тем более не поощряют самовольные действия взбесившегося аттестованного чумового таракана.

Стоп! Хватит. Все стало предельно ясно. Не надо продолжать. Знаю, что основательно краснею, ощущаю как будто слабенькую дрожь в кистях, подхожу к помятому листку бумаги и вижу стандартный набор военно-деловых фраз:

«Докладываю…»;

«Настоящим донесением сообщаю…»;

«Прошу Вашего разрешения…»;

«Прошу Вас рассмотреть возможность…»;

«Прошу дать разъяснения…»;

«Климова Ольга Сергеевна, моя дочь, двадцать лет…».

— Я не знал, — одними губами, практически беззвучно, шепчет. — Оль, я этого не знал. Если бы Сережа поделился своими проблемами и хоть что-нибудь внятное рассказал. Мы бы прогнули неприятную ситуацию. Слышишь, — зачем-то тихо добавляет, — девочка? Я, как начальник части, об этом ничего не знал — он мне ни разу не докладывал, никогда не жаловался и даже по-дружески ничего не сообщал.

Отец все знал? Значит, прочитывал мои слезливые письма, получал скупые «донесения» от глупой дочери? Хранил долбаную тайну? Пытался нам помочь? Он даже рапорты наверх писал?

— Не страшно, — смахиваю намеревающуюся упасть слезинку, — не страшно, Максим Сергеевич. Я понимаю. Все нормально, тем более что все уже давно прошло. Семь лет назад…

— Там так плохо было?

Я громко выдохнула. По-моему, Смирнов не знает главного. Он, видимо, прочел один-единственный документ и на этом остановился — не поднялась рука, глаза закрылись и совесть неприятно заскребла?

— Вы разве не читали? Там ведь есть наверняка мои жалостливые аффективные письма.

— Не имею такой привычки — не так воспитан. Это личные вещи твоего отца, которого больше нет, значит, твои — единственной дочери достались по наследству. Я приехал к тебе с одной целью — все это просто передать.

Он закрывает папку, плотно перетягивает резинкой, два раза ею хлопает по кухонному столу, затем резко поднимает и протягивает мне.

— Забери, пожалуйста, — жалостливо улыбается, — и не держи на нас зла. Лады?

— Спасибо большое, — бережно беру отцовский скарб и как что-то мерзкое заразное тут же перекладываю на рабочую поверхность позади себя. — Ваш кофе уже готов.

— Никогда не откажусь.

Максим Сергеевич откидывается на спинку стула, вытягивает длинные ноги и удивленно, немного зачарованно и с интересом, рассматривает кухонную обстановку.

— Очень хорошо. У тебя просторно и красиво. Молодец!

Хвалит за старания и за уборку квартирной территории?

— Ага.

Смущаюсь и неспешно отодвигаю свой стул с намерением сесть. Мощусь, подкладывая под зад домашнюю одежду, зажимаю в ладонях свою чашку с горячим напитком и, смущаясь, отвожу в сторону глаза.

— Как твои дела, Оля?

— Нормально. Я работаю, отдыхаю. Все как обычно. Меня все устраивает. Родной город, просторная квартира, нормальная достойная работа, есть даже небольшие развлечения, книги…

— А друзья?

Кривлюсь и неуверенно пожимаю плечами:

— Больше не нуждаюсь.

— Ну и правильно. Если честно, — усмехается, — то я не знаю. Правильно же, да?

Смирнов, прищурившись, поглядывает на меня, неосторожно притрагивается губами к своей чашке и быстро отпивает чересчур горячий кофе:

— Ну ни хрена себе! Мать, вот это ты его раскочегарила. Так можно языка лишиться и слизистую с щек снять.

— Извините…

А дальше тишина. По-моему, нам больше не о чем с ним говорить. Наш разговор совсем не клеится. Мы цедим молчаливо кофе и изредка встречаемся глазами. Мне кажется, или он со мной флиртует? Каждый раз замечаю, как прикрывает один глаз и игриво поднимает уголок рта. Словно рассматривает, что-то запоминает, фиксирует мою реакцию, тем самым повышает градус своего ко мне внимания.

— Максим Сергеевич, мне очень неудобно, — отставляю пустую чашку в сторону, опускаю руки на колени и тщательно проглаживаю ткань, — но у меня есть еще домашние дела…

— Понял-понял. Уже задерживаю, тогда пойду, — отодвигает стул и выходит из-за стола. — До двери проводишь?

— Конечно, — старательно и мило растягиваю рот в наигранной улыбке.

Он двигается впереди, я легкой тенью следую за ним. Жду, когда обуется, и спокойно подаю ему верхнюю одежду.

— Вы совсем не общаетесь с Лешкой? Сын не звонит тебе, не пишет сообщения, может, видеосвязь или что там сейчас в приоритете у молодежи? — Смирнов, не спеша, проталкивает каждую пуговицу в петлицу, степенно поправляет воротник и небрежно стряхивает отсутствующую на широких плечах пыль.

Так вот она настоящая цель его визита! То был просто повод — сопутствующий арсенал уже ненужных писулинок-бумажек не имеет отношения к основному перечню вопросов его теперешней повестки дня.

— Нет. Больше не общаемся, Максим Сергеевич, — коротко и исключительно по делу отвечаю. — Так получилось.

— Вы поругались, что ли? Не пойму. Что произошло? Какая кошка между вами пробежала? На двух ногах?

Он пришел меня ругать? Сначала снимет показания, а потом, как отец обиженного на глупую гусыню сына, выскажет свои претензии и даст полезные советы, торжественно преподнесет материал по нравоучениям и преподаст урок по дружбе, верности, долгу и, конечно, чести?

— Максим Сергеевич, я не знаю, что Вам на это все ответить…

— Пожалуй, лучше правду. Зачем тут лгать?

— Исключительно мое желание, а ваш сын просто и достойно в этом поддержал меня, но мы, так получилось, не дружим. У нас с ним были несколько иные отношения, поэтому, как у Ремарка дружбой окончание не портим.

«Назови причину, Оля. Что не понятно? Тебе еще раз в ухо проорать?».

— Ты устала?

То есть?

— Простите, не совсем поняла вопрос.

— Надоел?

— Я… — хмыкаю и улыбаюсь.

— Причина ведь должна быть. Вы, когда были у нас, производили впечатление состоявшейся и очень гармоничной пары. Я даже вспомнил маленькую и себя…

Только этого мне и не хватало! Для общего развития, так сказать.

— Мне нечего на это сказать, или дополнить то, что Алексей, по всей видимости, уже рассказал Вам.

— Сын ничего не сказал. Нам просто много лет, девочка, и мы с крохой не слепые, да, к тому же, имеем нехороший, чересчур печальный, опыт, неразрешимые проблемы недопонимания, глупые обиды, необоснованные подозрения, даже слишком ревностную ревность — все это есть в наших с Тоней личных делах. Не хотелось бы, чтобы сыновья повторяли пройденные родительские ошибки, а пока жизнь, по-моему, свидетельствует против моей семьи.