Любовь хранит нас

— То, что жрет наш малыш, ты вряд ли за еду сочтешь, поэтому придется самостоятельно приготовить.

Вот я подлый гад! Серж — первоклассный кулинар. Это маменькина школа! И бонусом, конечно, — курсантская казарма, столовка, кухня, и на финал — долгие годы самостоятельной жизни за границей. Серый — тот же Макс Морозов только с высокоактивным мозгом и странным уничижительным отношением к своим талантам. Хотя там есть за что, и в чем на коленях стоя долго каяться.

— Ты предлагаешь…

— Будь добра! Сделай одолжение.

— Ты забываешься, Смирнов, я — не раба.

— Нет-нет, Боже упаси. Ты — восточная одалиска. С тебя приват, Климова! В качестве извинений!

Ольга шипит, крутит носом, размахивает руками и проходит мимо меня, специально задевая:

— Приведи себя в порядок, Смирнов! Ты хлевом воняешь! Словно грязное животное!

Ну надо же! Учуяла! Поднимаю руку и к себе принюхиваюсь — ну, есть немного. Мужской запах, сильный дух, оттенок заброшенности и никомуненужности.

— Побрейся. Я думаю, что…

— Обойдешься и заканчивай порядки устанавливать — ты не прощена, Климова, — резко обрываю ее мыслительный процесс. — И потом, команды «думать» не было. Женщина должна…

Хлопок двери — наш разговор, по-видимому, окончен? Кривлю морду, усмехаюсь, сам себе «бу-бу-бу» говорю и резко, не расстегивая пуговицы, через голову стягиваю вонючую рубашку.

Глава 20

Она идет впереди меня. Странно и очень подозрительно виляет задом, немного пошатываясь, с интересом рассматривает ярмарочную продукцию, трогает елочные украшения, примеряет смешные шапки, корчит рожицы, таинственно улыбается и вполоборота следит за мной. Так передвигаются маленькие дети, когда боятся потерять своих родителей. Климова гуляет между торговых лотков и зорко бдит за мной. Да, в принципе, все понятно. К такому поведению вопросов нет. Чужая страна, незнакомые порядки, иной менталитет, ее слишком неуверенный язык и… Как на грех, уже четвертый выпитый бокал рождественского глинтвейна. По-моему, Ольга чуть-чуть пьяна. Или основательно и крепко? Я ускоряюсь и пристраиваюсь рядом с ней:

— Ты как? — осторожно трогаю за талию, спускаюсь ниже и укладываю ее тело к себе на бок. — Как настроение? Праздничное? Радостное? Или скука смертная, хоть волком вой?

— Вполне! И праздничное, и нормальное, — отпивает и смотрит на меня, приподняв свои идеальные брови. — Ты сейчас обнял меня, Алеша? С чего бы? Что с тобой?

— Убрать руку? Есть возражения? Пристаю и много себе позволяю?

— Нет-нет. Не надо, я ведь не против, и потом, так даже лучше — теплее и надежнее. А тебе здесь хорошо? Нравится? Устал в сопровождающих бродить?

По-видимому, да. Сам не знаю, что со мной. А она? Что с ней тогда такое? Она заигрывает, что ли, соблазняет, привлекает, хочет, чтобы я киселём потёк? Вот же, вот же, смотри-смотри, «Смирняга»! Опять! Подмигивает и строит мне глазки, приподнимает одну бровь, затем облизывает губы и поправляет вязаную шапку. Приплыли! Да это же она, та самая «Оля Климова», только однозначно принявшая на грудь, наклюкавшаяся горячего вина с медом, гвоздикой, корицей, имбирем и еще какой-то до тошноты пахучей хренью. У тебя проблемы с алкоголем, солнышко? Еще один вскрывшийся грязный секрет? А как же гарантированный после этого веселья абстинентный утренний «банкет»? Ну, наверное, веселого Рождества, братуха. Завтра будешь волосы ей держать, пока миледи усядется возле фаянсового друга Ихтиандра из такой себе пучины Эруэлла* вызывать.

Эта вылазка в центр города, потом на набережную с одной лишь целью поглазеть на местную публику, так сказать, почуять дух Рождества — целиком и полностью ее идея. Я всего лишь поддержал и составил ей добровольно-принудительную мужскую компанию. В конце концов, не с Серегой же ее отправлять. Хотя я бы с удовольствием посмотрел, в каком некондиционном состоянии эти двое приперлись бы домой!

После двухнедельной добровольной отсидки в четырех домашних стенах, тщательной уборки в моей, уже бывшей комнате, естественно, на кухне, а также в наших общих службах, и предсказуемого переезда, опять же моего, на до ожиревшей печени и почечных колик неудобный братский диван — это наше первое спокойное, по-видимому, все-таки свидание после той разлуки и ее приезда сюда, в Манчестер, к нам. Серж, когда мы уходили на предпраздничный променад, демонстративно подвел к небу глаза, прочитал три раза «Отче наш» и даже пару раз прогундосил «Аллилуйя». Брат уже устал от нас! В большей степени, как это ни странно, от меня, чем от кружка. Приклеилось все-таки прозвище — засранец свое слово держит:

«Нет Оли! Есть кружок, кружочек и, конечно… Кружка».

У Серого, по-видимому, присутствует проблема с алкогольно-жидкой едой. К тому же, у этой странной пары появились от меня секреты и наступило слишком плотное общение. Мне, безусловно, все равно. Ну, не то, что бы я ревновал, но… Блядь! Какого черта он возле Климовой постоянно, слишком часто, трется?

Все просто, брат! Она оказалась благодарным слушателем и даже почитателем его творчества и утренней плаксивой игры на гитаре. Оля — меломан! Никогда бы не подумал, но факт есть факт. Серый очень ждет:

«Что кружка скажет на эту мелодию! А как тебе, кружок, такой рефрен? А это, как думаешь, круглячок, зайдет? А вот здесь такое жесткое звучание, словно лезвием да по оголенным нервам. А это знаешь, кто? Да, представь себе…».

— Мне кажется, горячего допинга на сегодняшний вечер более чем достаточно, пора немного чистым, без алкогольных примесей, воздухом подышать.

— Тут очень красиво! Только холодно. Бр-р-р! — Оля вздрагивает, дергает губами и закрывает глаза.

Нам, в смысле ей, видимо, все пофиг. Рассматриваю длинные дрожащие ресницы-щетки с мелкими снежинками, безопасно покоящимися на них. Розовые губы и ярко-красные блестящие от мороза щеки — зима Климовой к лицу. Это время года ей идет!

— Оль, ты спишь там? Чего зажмурилась? Одалиска? — рукой сжимаю талию. — У? Ну, ответь!

— Угу.

— Спишь, спрашиваю?

— Ты что? Нет, конечно, — открывает глазки и широко улыбается.

Естественно и очень-очень искренне. Сейчас она такая, какая есть! Какой я ее люблю…

— Ты пьяна, Климова! Это будет завтрашней передовой проблемой. Головная боль и головокружение, полнейшая интоксикация организма, сонливость, гадливость и отсутствие здорового аппетита. Уже не так весело будет. Может быть, хватит? — пытаюсь забрать полупустой бокал. — Гонг! Бац-бац! Остановись!

— Нет-нет, Лешка, ты ошибаешься. Мне очень хорошо и слишком весело, такое, знаешь, праздничное доброе настроение, красивые игрушки, словно в сказке, вкусная еда — жареные сосиски, сыр, хлеб с какими-то чудными зернышками. М-м-м! Обалденное горячее вино и я не пью…

— В том-то и проблема. Уже не помню какой это по счету бокал. Пить больше не надо — ты, Климова, взведена и основательно готова, пошатываясь, выходишь на отметку «СТАРТ». Отпусти, пожалуйста, — отцепляю бережно ее пальцы, перехватываю и сам быстро выпиваю оставшееся до дна.

У Ольги от изумления или негодования широко открывается рот и выпучиваются глаза.

— Ты! Это же… Смирнов! — звонко квакает. — У тебя с личными границами проблемы? Ты постоянно нарушаешь мои права! Ты… Что это такое? Это ведь мой бокал!

Ну, как сказать! Вкусная хрень! Может и себе четыре сразу в одну тару внутрь употребить?

— Думаю, что если не остановишься…

— Ты забрал мой глинтвейн, — шипит и смешно вешается мне на плечи. — Это что, по-джентльменски, Лешка? По-мужски? Да? Так тебя родители воспитали — забирай у слабого и ни в чем себе не отказывай, на здоровье пользуйся, пей до дна? А? Смирнов? Я к кому обращаюсь? Что ты молчишь?