Любовь и ненависть

сильный и отлично поставленный. Правда, сама хрипотца эта

на любителя. Например, мне и Василию не понравилась. Но

тут дело вкуса. Говорят, такие голоса теперь модны на Западе,

а мы, как известно, решили от моды не отставать, чтоб не

казаться несовременными, консервативными. Поэтому у

Эльзы Виолет сразу нашлось много поклонников и, надо

полагать, найдется немало подражателей. Я хочу сказать, как

резко не соответствовал ее голос внешнему облику самой

певицы.

Мы с Василием слушали концерт без восторга. Зал же

встретил популярных артистов доброжелательно, поначалу

даже бурно. Вполне возможно, что мы с Шустовым были

необъективны в оценке концерта, чему причиной, я полагаю,

было наше необычное состояние, связанное с событиями

истекшего дня. Я это вполне допускаю, потому что во время

концерта я иногда больше прислушивалась к ровному дыханию

Василия, чем к пению артистов.

После окончания концерта приглашенные на банкет - а

таких набралось, наверно, без малого сотня человек -

направились в буфет, где были накрыты столы. Мы с

Василием чувствовали себя посторонними среди незнакомых

людей. Правда, нас не оставлял без внимания Ларионов: сразу

же, как только кончился концерт, он подошел к нам,

возбужденный, какой-то преувеличенно деятельный, и увлек в

буфет - импровизированный банкетный зал. Там он был,

видно, "свой человек", то и дело отвечал на поклоны и

приветствия, не забывая при этом главного - накрытого стола,

к которому шел с целеустремленным нетерпением. И нас за

собой тащил.

– Аристарх жаждет влаги, - пошутил Василий, садясь

рядом с Ларионовым.

Я не обратила внимания на своего соседа по левую руку

от меня - справа сидел Василий. Не знаю, когда появился этот

сосед за столом; раньше или позже нас. Только вдруг я

услыхала почти у самого уха его тихий, проникновенный голос:

– Здравствуй, Ирина.

Я вздрогнула и, казалось бы, по законам элементарной

логики должна была машинально обернуться на этот зов. Но я

не обернулась, пересилив себя, я сжалась в комочек и, как еж,

ощетинилась невидимыми иголками. Причиной был именно

его голос. В первый миг я не узнала человека, сказавшего мне

"здравствуй, Ирина", не сразу сообразила, кто со мной

поздоровался, но голос, давно мне знакомый голос, с которым

были связаны все горести в моей жизни, напугал меня и поверг

в уныние. Прошло, быть может, меньше чем полминуты,

необходимые мне, чтобы оправиться от первого неожиданного

оцепенения, и я повернулась на этот голос. Рядом со мной

сидел... Марат.

Не знаю, какое у меня было выражение лица, только он,

не привыкший тушеваться, человек с болезненным

высокомерием и предельно самонадеянный, тут несколько

растерялся, залился ярким румянцем и, насильно выдавив из

себя улыбку, произнес:

– Не ожидала?.. У тебя в глазах испуг. Отчего, Ирина?

Я не успела ничего сказать, как за моей спиной ужо стоял

Ларионов и весело представил мне и Василию редактора

журнала "Новости" Марата Степановича Инофатьева. Меня

несколько покоробило, когда Марат ответил:

– С Ириной... Дмитриевной мы давно знакомы, а о

докторе Шустове, разумеется, много слышал. Мы даже

собираемся напечатать в нашем журнале очерк или статью о

ваших исследованиях. Говорят, вы волосы восстанавливаете.

Так я бы хотел к вам на очередь записаться.
– И добродушная

улыбка расползлась по его лицу.
– А может, вы сами напишете

статью? Как, Василий Алексеевич? Только чтоб она была

популярной, читатель у нас ведь массовый.

Пока они говорили, я рассматривала Марата. Он

неузнаваемо изменился с тех пор, как мы расстались с ним на

Севере восемь или десять лет назад. Встреть его случайно на

улице, я, пожалуй, не сразу бы и узнала Марата. Чрезмерная

полнота не придавала ему солидности, лицо округлилось и

обрюзгло, волосы сильно поредели и порыжели. Одет он

безукоризненно: темный костюм, белоснежная нейлоновая

сорочка, черный с серебристыми переливами галстук с крупной

жемчужиной. Говорил он с барственной важностью,

сдобренной нотками покровительства. Высокомерный тон его

раздражал Василия - он слушал Марата равнодушно, с

рассеянным видом, не проявляя ни малейшей

заинтересованности, молча и с достоинством. Меня это

радовало. Так именно и должен держать себя Василий

Шустов!

Как я заметила, Марат обзавелся новыми манерами и

жестами. Он все время сжимал и разжимал веский костлявый

кулак, точно демонстрировал силу, брезгливо поводил губами и

встряхивал зачем-то головой. Он, очевидно, был уязвлен

равнодушием Шустова к его предложению о статье и потому

демонстративно прервал этот разговор.

Провозглашались тосты за блистательных артистов.

Марат налил мне бокал вина, Ларионов - себе и Василию. Мы

чокнулись и выпили.

– Я очень рад тебя видеть, Ирина, безумно рад, -

сыпались на меня скорые, вполголоса слова человека,

совершенно чужого и безразличного мне. Даже с трудом

верилось, что он был моим мужем, моей первой любовью. А

была ли это любовь? Нет! Нет и нет! Первое отроческое

увлечение мы часто принимаем за любовь, неопытные, не

способные еще разобраться в людях, мы готовы открыть свое

сердце первому приглянувшемуся молодому человеку,

совершенно не задумываясь над вопросом, кто этот человек,

чего он стоит. Силой пылкого молодого воображения создаем в

своем сердце по своему вкусу образ прекрасного принца, часто