Любовь и ненависть

будем решать? Примем ее или нет?"

Я знал, что решение зависит от моего ответа: как я скажу,

так и будет, смутно догадывался, что отец в общем-то склонен

пойти на примирение, но я ответил без запальчивости: "Нет!" -

и в голосе моем прозвучала жесткая непримиримость.

В это время я ненавидел ее и как-то сразу мысленно

представил себе приход в нашу семью чужого, незнакомого

мне человека, к которому я настроен враждебно. Не знаю, как

для отца, а для меня - тогда я был в этом уверен - начнется

невыносимая жизнь, своего рода трагедия, которую я уже

однажды пережил, когда бабушка сообщила мне о матери.

Умом, рассудком я понимал, что нельзя плохо говорить о

матери, нельзя обижать того, кто дал тебе жизнь, но сердце не

хотело с этим соглашаться, сердце протестовало. Эта

женщина искалечила мне душу и сделала несчастным моего

отца. Мне приходили на память слова из песни, которую со

слезой напевала бабушка Степанида Никаноровна: "Жена

найдет себе другого, а мать сыночка никогда". Очевидно, я по-

своему понимал эти слова, и спазмы сжимали мне горло.

Личная драма наложила отпечаток на мой характер, стала

причиной моего настороженного, недоверчивого отношения к

женщине. Хотя я понимаю всю несправедливость этого

отношения, но ничего с собой поделать не могу, как тот,

однажды обжегшийся на молоке, который потом всю жизнь

дует на воду.

Ирина - другое дело. Она особенная женщина и,

пожалуй, исключение из правила. Когда-то в далекие годы

студенчества я любил ее тихой, застенчивой любовью, тайно

от всего мира, не решаясь открыть свои чувства даже ей. Я

знал, что у Ирины есть жених - курсант военно-морского

училища по имени Марат. Потом уже, когда она стала его

женой, я встретил их как-то в Летнем саду - столкнулись лоб в

лоб, - и она познакомила меня со своим молодым супругом -

лейтенантом военно-морского флота. У меня не было тогда к

Марату чувства неприязни или зависти, я трезво рассудил: что

ж, парню повезло, и надеялся, что когда-нибудь и мне повезет,

что моя Ирина где-то ищет или ждет меня, ждет, когда я ее

разыщу. И я пошел к ней навстречу, предварительно

нарядившись в форму офицера-медика военно-морского

флота, как будто в одежке заключался секрет везения. Я искал

свою судьбу на берегах Баренцева моря, среди моряков

Северного флота, и однажды случайно в глухом приморском

селении Оленцы встретил... Ирину Инофатьеву. Впрочем,

тогда она уже не была Инофатьевой, носила свою девичью

фамилию, но я не знал, что она разошлась с Маратом. Мне

явно не везло: не было времени поговорить с ней по-

настоящему. Прибыв на специально посланном миноносце в

бухту Оленецкую, я сделал неотложную операцию больному и

должен был немедленно возвращаться в Завируху: эсминец

меня ждал у стенки. Разговаривали с Ириной мы накоротке в

ее врачебном кабинете. Из чувства щепетильности, какой-то

ложной неловкости я не спросил тогда о ее семейной жизни, а

сама она тоже промолчала. Именно тогда она была одинока и

совершенно свободна. Ведь это уже потом, после нашей

встречи в Оленцах, они поженились с Андреем Ясеневым -

любимым учеником ее покойного отца, адмирала Пряхина

Дмитрия Федоровича.

Впрочем, едва ли это была роковая случайность, что

тогда, в Оленцах, я не узнал, что Ирина совершенно свободна.

А если бы и узнал, что было бы? Ну допустим, самое большое

– я мог открыть ей свою тайну, признаться в своих чувствах к

ней. По-моему, она уже тогда любила Андрея, а во мне же

видела лишь своего коллегу, и не больше. Хотя, кто их

разберет. Вот я думаю: а Марата она когда-нибудь по-

настоящему любила? Ей казалось, что да. Но именно

казалось. Как я только что смог убедиться в этом, Марат для

нее совершенно чужой человек. Умные проницательные

женщины не любят выскочек. Ирине нельзя отказать в уме и

особенно в проницательности. Она насквозь видит Марата и

знает подлинную цену ему. О таких, как Марат, хорошо сказал

Бальзак: "Выскочки подобны обезьянам, у которых они

переняли свою ловкость: когда они карабкаются вверх,

любуешься их проворством, но стоит им добраться до

вершины, замечаешь лишь их заднюю часть". На банкете в

честь зарубежных артистов Марат предстал перед Ириной в

образе обезьяны.

Любила ли она Андрея? Да, его-то она всегда любила и

любит всю жизнь. А может, и здесь только казалось? Иначе,

чем объяснить ее отношение ко мне, которое она не могла уже

скрывать в зале Чайковского? Я и прежде замечал, что она ко

мне неравнодушна, но боялся себе в этом признаться. Или я

ошибаюсь? Может, по-прежнему во мне она видит только

своего коллегу, товарища и друга и никакого иного "отношения"

в действительности нет, что это плод моего воображения. Если

это так, то я был бы только рад. Другого мне не нужно, потому

что все "другое" нелепо, бесперспективно, трагично. Мы с ней

находимся в неравных положениях: то, что простительно мне,

непозволительно ей. Я могу любить ее тайно от ее самой,

потому что я свободен. Она - не имеет права.

Что я говорю: "простительно", "непозволительно" - слова,

которые для любви не имеют никакого значения, потому что

любовь, если это настоящее большое чувство, а не

мимолетное увлечение, вспышка, не подвластна никаким

законам, писаным и неписаным. Она - стихия и, как всякая

стихия, может приносить кому-то бедствия, страдания, а кому-