Любовь и ненависть

она умеет перевоплощаться как-то уж очень естественно, без

очевидной нарочитости! - Сегодня мне исполнилось ровно, -

продолжала она, вдруг погасив улыбку, - нет, не скажу, уж пора

умалчивать о возрасте.

– В таком случае я от души поздравляю вас и очень

сожалею, что не сделал это раньше, скажем утром, одним из

первых, - заговорил я, пожимая ее крепкую горячую руку.

– Спасибо, Василий Алексеевич. Вы и так поздравляете

меня не одним из первых, а первым и единственным.

Родители мои забыли поздравить, сослуживцы не знают, когда

я родилась, а друзья не помнят. Обидно. У меня даже было

желание пойти одной в театр или в ресторан и отметить. К

сожалению, для женщины такие варианты исключены.

– Что ж, я вполне одобряю ваше желание и рад буду

составить компанию в качестве первого и единственного гостя

на вашем семейном торжестве. В театр мы опоздали, а в

ресторан как раз успеем. И отметим день вашего рождения

хорошим ужином.

Вот таким образом мы оказались с Диной Шахмагоновой

в ресторане "Будапешт". Правда, прежде чем попасть в него,

нам пришлось прочесть на дверях пяти других ресторанов

огорчительные слова: "Мест нет", хотя день был обычный,

будничный. Вообще попасть в Москве в ресторан вечером, да

еще в субботние и праздничные дни, дело, как говорят, весьма

проблематичное.

Мы заняли маленький двухместный столик за барьером у

стенки, заказали не устриц, нет: на закуску ветчину с хренком,

семгу с лимоном, а на второе шампиньоны в сметане. Пили

шампанское, болтали на самые отвлеченные, нейтральные

темы, преднамеренно избегая касаться нашей клиники.

Правда, еще в пути Дина сообщила подлинную причину своей

задержки в клинике после работы: ее беспокоила Захваткина,

самочувствие которой было ниже удовлетворительного.

Больная жаловалась на нестерпимые боли всей ноги, которая,

по ее словам, "огнем горит". К вечеру у нее поднялась

температура до тридцати восьми градусов, больная стонала и

говорила, что она уже не вернется домой, здесь и умрет. Перед

самым концом партийного собрания Захваткина уснула, и тогда

Дина решила уходить домой и, конечно, случайно встретилась

со мной в вестибюле. Случайно или нет, но я был рад этой

встрече: мне приятно было отметить хотя бы ужином ее день

рождения и доставить ей радость.

Если в начале ужина Дина вела себя то настороженно-

сдержанно, то преувеличенно весело, после того как я заказал

вторую бутылку шампанского - она пила охотно и до дна, -

настроение ее заметно изменилось. Что-то дерзкое, с вызовом

появилось в ее тоне, в манерах, какие-то холодные злые

блестки сверкали в глазах, и, казалось, она хотела подчеркнуть

свое превосходство, показать свой сильный, "отчаянный"

характер. Она упрекала меня в неумении жить, в аскетизме,

который в наш век кажется банальным, потому что человек

создан для наслаждений, что я сам себя добровольно лишил

радостей жизни, обрек на прозябание. И дело не в моей

холостяцкой жизни - она даже убеждала меня не жениться

никогда, сама она тоже решила не выходить замуж, потому что

брак, по ее словам, вовсе не обязательное условие для

счастья, которое она видит в наслаждении. Она говорила, что

я мыслю старыми, отжившими категориями, такими, как долг,

совесть.

– Мы никому ничего не должны, - философствовала

захмелевшая Дина, хмуря широкие брови, отчего вид ее

казался внушительным, а слова весомыми. - Время

подвижников, бессребреников ушло безвозвратно, и странно,

Василий Алексеевич, что вы, умный человек, не хотите этого

понять. Ради чего работает человек, ну скажем, изобретает,

творит? Ради славы и денег. Только одни этого не скрывают,

потому что не видят в этом ничего зазорного, а другие

скрывают, не говорят вслух того, о чем думают. Или думают

одно, а говорят совсем другое.

– Циники, значит?
– вырвалось у меня случайно, должно

быть потому, что слова ее вызвали в моей памяти образ

Марата Инофатьева, которого я считаю эталоном

современного цинизма. А вообще у меня не было желания

спорить с Диной: хотелось лучше рассмотреть ее вот такую,

новую, неожиданно другую. Интересно было определить,

которая настоящая Дина Шахмагонова, - та, что я знал по

совместной работе до сегодняшнего дня, или вот эта, что

сидит напротив меня, помешивает ножом в фужере, удаляя газ

из шампанского? Когда она была искренней - прежде или

сегодня? И она, видя, что я слушаю ее внимательно и не

пытаюсь возражать, что, конечно, ее удивляло и подстегивало,

продолжала с еще большей откровенностью:

– Я понимаю, что вы как специалист на две головы выше

доктора Пайкина. И все-таки Пайкин гораздо современнее вас.

– Она смотрела на меня испытующе, точно поддразнивала,

думала, что я взвинчусь при одном упоминании этого имени, но

я, напротив, даже сочувственно улыбнулся на ее слова. -

Пайкин счастлив, вы нет, Пайкин умеет жить, вы не умеете или

не хотите. Это одно и то же. Так кто ж из вас прав - вы или

Пайкин?

– С точки зрения Пайкина, прав, конечно, он, - заметил я

лениво.

– Ну а если не "с точки", а объективно?

– Объективно пусть решает третий, скажем, вы.

Теперь уже я смотрел на нее с подначкой, поддразнивая.

Но она не терялась, как и вообще умела владеть собой.

Ответила многозначительно:

– Я не могу быть объективной... в отношении вас.

Вообще она имела манеру говорить с подтекстом, с