Любовь и ненависть

принадлежит этот предмет или кому-то другому?

– Он лежал в машине. Кто его там оставил, я не знаю, - с

поспешной и потому слишком подозрительной уверенностью

ответил Маклярский.

– Лжете!
– осадил его Струнов.
– Иванов и Суровцева и

еще ряд свидетелей на допросах показали, что это ваш

предмет, и сделали вы его для надобностей далеко не

невинных. Сделали сами, так сказать, собственноручно,

уникальный экземпляр. Как видите, Маклярский, экспертиза у

– нас неплохая и милиция занимается отнюдь не сочинением

сказок, а раскрытием страшных былей.

Предложив Маклярскому сигарету, Струнов начал писать

протокол допроса. Маклярский курил с жадностью, словно

пылесос, всасывал в себя табачный дым. Он, наверно, понял,

что проиграл игру, и теперь лихорадочно искал лазейку, любые

юридические щели, которые бы помогли ему протащить

"смягчающие вину обстоятельства". Сын юриста и сам

мечтавший стать юристом, он уже неплохо знал Уголовный

кодекс. Провал памяти, драка на почве оскорбления - все это

он старался использовать в своих интересах с единственной

целью - внушить следствию и суду, что убийство было

непреднамеренным, случайным, и таким образом смягчить

приговор.

Протокол допроса он подписал молча и, уже после того

как поставил свою подпись, сказал, обращаясь почему-то ко

мне: - Поверьте, я ничего не помню. Только отдельные куски,

фрагменты. Наверно, он меня сильно оскорбил и больно

ударил, что я так озверел. Он обозвал меня...

– Ну да, озверел, - в тон поддакнул Струнов.
– А тут, как

на грех, под рукой оказался предмет, который, сказывают, в

мешке не утаишь.

– Я ж говорю - я защищал свою честь...

– Да я понимаю, - опять с подначкой ввернул Струнов: -

И, защищая честь свою, прихватили чужие деньги. Так сказать,

между прочим, походя. Зачем покойнику деньги? Не возьмет

же он их в могилу? Верно?

Едкая ирония осветила лицо Струнова, а в глазах по-

прежнему сверкали огоньки ненависти и презрения. Когда

Маклярского увели, я задал Струнову только один вопрос,

который меня больше всего волновал на протяжении всего

допроса:

– Что ему дадут?

Струнов пожал плечами, сказал:

– По закону и по справедливости ему полагается

"вышка", то есть расстрел. Но... всякие бывают "но". Подобные

додики как-то умеют обходить законы, которые они в

совершенстве знают. Он уже ориентируется на статью сто

четвертую - не умышленное убийство, совершенное в

состоянии сильного душевного волнения, наказывается

лишением свободы на срок до пяти лет или даже годом

исправительных работ. Он, конечно, рассчитывает на

минимальное...

Я уходил от Струнова с таким чувством, как будто

побывал где-то на другой планете, взволнованный и

потрясенный. Вот мы живем, трудимся, радуемся и грустим и

как-то не видим или не замечаем мерзостей преступного мира,

потому что непосредственно не сталкиваемся с ним, а не

сталкиваемся потому, что в нашей стране этот преступный мир

сравнительно невелик, пожалуй даже ничтожен, а придет

время - он вообще сгинет, исчезнет. Иногда, в сколько-то лет

раз, услышишь: где-то кого-то ограбили, убили, и это уже

звучит сенсацией. Я как-то не представлял себе до

сегодняшнего дня всей сложности работы милиции.

Собственно, и сейчас я скорее почувствовал ее нутром, чем

увидел в полном объеме, но что-то новое появилось в моем

отношении к людям, стоящим на страже общественного

порядка, к солдатам в синих шинелях. До гостиницы шел

пешком, хотел успокоиться, отвлечься от горестных дум, но это

оказалось безнадежным делом. Я мысленно спрашивал кого-

то очень авторитетного: неужели этому раскормленному

зверенышу сохранят жизнь? Зачем, во имя каких идеалов и

принципов? Ведь он завтра снова убьет человека запросто.

Что для него жизнь человеческая? Для таких существует

только свое "я" и больше ничего. Все другие люди для такого

Маклярского - это скот, который можно стричь, доить, резать.

Не хватило денег на коньяк - что за беда! Вышел на улицу,

ограбил первого встречного, а чтоб тот не смел протестовать,

лишил его жизни. Просто, как в джунглях гангстерского мира. Я

думал о шофере, который жил, работал, мечтал, у которого,

наверно, есть семья - дети, жена, мать... Неужели сохранят

убийце жизнь? И неужели Струнов не сделает все, от него

зависящее, чтоб убийца получил положенную ему по закону

кару?..

Глава вторая

ГОВОРИТ ИРИНА

В первые минуты мне показалось, что Василий совсем не

изменился с тех пор, как я видела его у нас в Заполярье на

Северном флоте. Потом присмотрелась - ну нет, куда там, как

еще изменился! Нельзя сказать, чтоб пополнел, он просто

возмужал, раздался в кости. И поседел. Волосы поредели,

совсем белые, стрижены коротко и зачесаны на гладкий, без

единой морщинки лоб. И лицо тугое, чистое, тоже без морщин,

вполне могло сойти за лицо юноши, если б не две крупные,

глубокие складки у рта и суровый, жесткий, какой-то

встревоженный взгляд. Новое появилось в его движениях и

жестах, резких, крутых, неожиданных. Я помню Василька

Шустова в институте и на флоте: он всегда выделялся

сдержанной скупостью жестов, немногословием и вдумчивой

сосредоточенностью. Теперь все это заслонялось

напряженной собранностью, нервозной подозрительностью.

Он как сжатая стальная пружина. Видно, досталось ему в