Любовь моя
Шрифт:
— Ты же у нас болезненно справедливая!
— Раз читаю рассказ девочки и чувствую, как легко и радостно скользят по бумаге ее строчки. Невольно мысленно сравнила их с теми, что сама писала в детстве. Попросила привести ко мне автора и ее маму. Сейчас Даша Гукова учится в МГУ. Без экзаменов взяли по результатам ее рассказов.
— В таком многоголосье услышать единственный талантливый голос — это уметь надо, — сказала Инна.
— Люблю детские искренние рецензии. Мне дорог их радостный интерес к книгам. Девочки больше пишут о том, что их трогают горькие судьбы героев, а мальчики — хотя тоже сочувствуют — больше о том, например, что им нравится современный язык героев, их самостоятельность, выступают против жестокости. Девочки, по моему мнению, уже классу к шестому в массе своей более вдумчивые, серьезные, терпеливые. Они трудолюбивее мальчишек, у которых в этом возрасте часто еще ветер в голове. Им бы только беситься, развлекаться,
А как-то встал на встрече один на вид «неблагонадежный» мальчишка и во весь голос заявил: «Классно написана книжка!» Сознаюсь, это была мне наивысшая похвала. Надеюсь посетить тюрьмы. И взрослые и подростковые.
— И на что эта встреча будет похожа? У них даже на уроках сидит охрана. И потом, ты же знаешь… они все такие лживые. Собираешься духовно окормлять заключенных? Заявишь о себе как о миссии? Слишком затратный в нервном плане проект. С ума сошла? И к тем пойдешь, кто пожизненно?
— К ним в особенности, если позволят. Понимаешь, тюрьмы — не изнанка жизни, а сама жизнь… для некоторой небольшой части нашего общества.
— А члены твоей семьи бывали на твоих встречах с детьми? — поинтересовалась Жанна.
— Нет. Они могут мне настрой сбивать, отвлекать. И я, в силу привычки, стану все внимание уделять только им, — улыбнулась Лена.
— А случалось ли на твоих встречах со школьниками что-то неожиданное, экстраординарное? Порадуй рассказом.
— Порадуй? Как сказать… Был один случай. Правда, неприятный. Мальчишка с высокомерным презрением к полному залу школьников выкрикнул нацистский лозунг. Меня это жутко возмутило, внутри я сжалась тугой пружиной и мгновенно, буквально автоматически парировала, будто выстрелила: «Из трусливых, озлобленных, но самолюбивых юнцов иногда вырастают подлецы и предатели». Я смягчила свой ответ словом «иногда», дала школьнику шанс задуматься над своим высказыванием. А он, довольный своим «выступлением», ухмылялся! И я продолжила свой достаточно резкий монолог: «Почему ты сидишь на самом дальнем ряду огромного зала? Трусишь? Перед одноклассниками побоялся высказываться, а перед малышами героя из себя строишь? Спустись, подискутируем. — Я понимала, что он не рискнет. — У меня дальнозоркость и я прекрасно вижу твое самодовольное лицо. Думаешь, тебе есть чем гордиться? Как же, один такой на всю школу особенный… если не сказать жестче! — Я пощадила его, впрямую не обозвала дураком. — Ты считаешь, что совершил смелый поступок? А по мне так ты похвалился своей глупостью». Я как могла близко подошла к нему и добавила: «Не попахивает ли твое высказывание легкой… шизофренией? Самолюбование на пустом месте не есть признак ума. Если тебя кто-то обидел, это не значит, что в этом надо винить всю страну. Взрослей, умней и не позволяй отдельным непорядочным личностям манипулировать тобой. Расширяй свой кругозор, думай, анализируй, иначе всю жизнь тобой будут помыкать хитрые людишки. Захочешь поговорить, приходи ко мне». И положила перед ним свою визитку.
Спустившись вниз, я продолжила разговор с детьми четвертых-шестых классов. Мне показалось, что они не обратили внимания на мое минутное отвлечение на странного старшеклассника. После общения со школьниками я попросила присутствующих учителей передать завучу по воспитательной работе мою просьбу: уделять этому молодому человеку больше серьезного и тонкого внимания. Жалко мне таких вот одурманенных мальчишек. Понимаешь, я каждый раз выхожу к своим читателям с чувством, что не вообще буду говорить о чем-то, а именно для этих людей, что пришли сегодня.
— Тебя в современных детях что-то беспокоит?
— Некоторая эмоциональная и «сердечная» недостаточность. Не у всех, конечно. Да и не их в том вина.
— Им бы читать твои, Ритины и Ларисины книжки.
— Не помешало бы, чтобы не вырастали такие вот особи. Недавно от встречи со второй, молодой женой моего старого знакомого испытала шок. До сих пор неприятный осадок в душе остался. Пришли мы на выставку, стали снимать верхнюю одежду. Смотрю в зеркало, а у меня брошь на груди расстегнулась. Видно, когда куртку снимала, зацепила ее воротником. А блузка на мне была легкая, воздушная, вот и сместилась, обнажив уголок нижнего белья. И пока моя рука поднималась, чтобы поправить сползшую на одно плечо ткань блузки, эта женщина успела щелкнуть затвором фотоаппарата. Очень торопилась. Потом стояла и гаденько ухмылялась, довольная тем, что поймала момент моей секундной, стыдной неловкости. Мелочь, а неприятно.
— Никто из нашего окружения
так противно не поступил бы, — уверенно сказала Инна.*
— Я уже в раннем детстве знала, что хочу стать писателем. Правда сначала это ощущалось как что-то неясное, неопределенное, как смутное беспокойство, тревога… Я сама себе не сразу призналась в серьезности этого намерения. Первый раз об этом задумалась в шесть лет. Помню, стою в нашем детдомовском саду и сама себе восторженно описываю все, что вижу вокруг и радуюсь этому. В десять я почувствовала в себе какую-то особенность, поняла, что должна стремиться сделать что-то очень существенное и важное, и что для этого надо будет обязательно уехать из деревни. Но не осознавала, в чем оно состоит. И только к двенадцати годам насмелилась четко сформулировать для себя это желание. А в старших классах наоборот пыталась притупить его, стереть из памяти, чтобы не навредить себе, не уйти от основной, реальной цели: поступить в вуз, который даст мне стабильную материальную базу жизни.
— Замысел Божий, его проведение — тайна. Тебе она рано открылась. На роду было написано быть писателем, а ты сошла с намеченного Им пути, — сказала Жанна.
Ей тоже хотелось поучаствовать в разговоре, повернув его интересной для себя стороной. Но Лена продолжила делиться своими впечатлениями:
— Я радуюсь, когда дети вдумчиво читают мои книги, когда им интересен не только сюжет, но и чувства героев. Одна десятилетняя школьница сказала мне взволнованно: «Ваша героиня говорила, что папа не предал ее, не бросил, он погиб. А по мне так пусть бы он ушел из семьи, лишь бы живым оставался». Я была потрясена ее недетской жертвенной любовью к отцу. И объяснила, что детдомовская девочка добрая, но она не знала, что такое взаимоотношения в семье, что такое любовь к родителям. Она придумала себе папу сильным, добрым, умным, который бы ее любил, защищал и никогда бы не оставил. А то, что она тоже может сделать ему что-то хорошее, чем-то пожертвовать ради него, ей не приходило в голову.
Между прочим, по этой причине современные, забалованные, не приученные к труду и незнающие трудностей детдомовцы вырастают неприспособленными эгоистами. Многие из них говорят: «Я найду маму, буду ей, старенькой, помогать». Но за этим часто ничего не стоит. Они воображают себя хорошими. Но, что до дела… Они привыкли жить только своими мечтами и желаниями и зачастую даже не понимают этого.
А другая девочка сказала мне: «Нам с подружкой уже по пятнадцать лет, но мы ссоримся из-за пустяков, а ваша героиня уже в десять лет ведет глубоко осознанную жизнь. Она очень рано вступила на путь осмысления жизни. Это хорошо? Мы чувствуем себя перед нею глупыми». Я успокоила ее. Мы хорошо поговорили. Обе остались довольны беседой.
А совсем недавно подошла ко мне на улице школьница и говорит: «Прочитала в альманахе отрывок из вашего рассказа и не поняла о чем он. О сложных сталинских временах и о войне итак много написано! Ведь не за тем же вы о них упомянули, чтобы мы не забывали то далекое жестокое время?» Меня удивил и обрадовал ее серьезный подход к поискам сути. Я обратила ее внимание на два стихотворения написанных восьмилетней героиней с интервалом в два месяца, и спросила: «Ты заметила, что столкнувшись с проблемами взрослой жизни родственников, детдомовская девочка глубоко задумалась не о себе, а о тех других, погибших или переживших трагедию близких людей. Они потрясли ее воображение, всколыхнули чувства. И это сказалось на ее стихах. Они стали более зрелыми, если так можно выразиться о творческих пробах ребенка».
«А почему это не отражено в названии рассказа? — спросила девочка, внимательно заглядывая мне в глаза. — Нас в школе учили…»
«Не всегда стоит «в лоб» давать подсказки читателю. Иногда надо позволить ему самому подумать о главном в том или ином произведении, не правда ли?» — ответила я. Школьница радостно закивала. Видно наши мнения совпали.
И тут я вспомнила, как учила сына понимать классику и писать сочинения. Он тоже возмущался, мол, разве не должен был писатель растолковать чувства своего героя? А я смеялась: «Писатель только подталкивает тебя к размышлениям, а понять, почувствовать героя, почерпнуть от него что-то новое, полезное для тебя, ты должен сам. Так писатель развивает твою душу».
— Мальчишки интересуются твоими книгами?
— Еще как! Бывает, что слышу от них весьма интересные, я бы сказала философские вопросы и высказывания. Они иногда формулируют мысли так неожиданно! А как-то я попросила учительницу привлечь к участию в спектаклях по моим рассказам самых «слабых» учеников и целый год наблюдала за происходящими в них переменами. Один мальчик понял, что он много способнее, чем предполагал, и поверил в себя, а другой стал на пустом месте зазнаваться, так и не осознав своей ущербности. И я сразу представила, что из него вырастет лет через десять. Некоторые девочки поразили своей недетской целеустремленностью и собранностью. Очень интересно было с ними работать!