Любовь с первой строчки

– Давайте зайдем в собор или побродим по кладбищу. Взгляните, как оно живописно утопает в зелени.

Чулаки отказывается, так некстати сообщает, что ему пора, и мы, поднявшись вверх по крутой тропинке, (Чулаки впереди, я, проклиная свои высокие каблуки - за ним), - вновь садимся в авто. Еду нарочито медленно, объезжаю собор Александра Невского со стороны реки. Неожиданно дорога, огибающая храм, резко сужается, я смотрю вниз, вижу крутой обрыв и, стараясь подавить страх, но успев трусливо пискнуть, аккуратно выруливаю на безопасную территорию.

Эта недолгая прогулка запомнилась мне так ярко, словно все было вчера потому, что она была нашей первой романтической прогулкой. Мы просто наслаждались красивой местностью, теплым, летним вечером, приятной беседой. С этих пор, каждый раз после деловых поездок я предлагала Чулаки посетить какое-нибудь интересное место, парк или музей, но он всегда отказывался, и я с тяжелым вздохом сожаления направляла машину к его дому, чтоб проститься и терпеливо ждать нашей следующей встречи.

Однажды, в один из чудесных летних дней, который никак не желал угасать, не запомнившись чем-нибудь прекрасным, мы оказались на Конюшенной площади. Здесь шла бойкая торговля русскими сувенирами, русскими символами: рядом с косоворотками, павловопосадскими платками и расшитыми сарафанами -- висели шинели, красные флаги, вымпелы эпохи соцреализма. Но меня всегда привлекали стенды с куклами, изображающими героев русских сказок. Вот Снегурочка, вот Емеля на печи, а вот дед с неводом, в котором золотая рыбка. Забавно, глаз не оторвать! И цены вполне..

– Не кажется вам, дорогой писатель, что этот дед - настоящий люмпен, безинициативный, недалекий тип, гнобивший свою старуху в землянке целых тридцать лет и три года! починить корыто- рыбку он пошел просить золотую!

Чулаки молча смотрит на меня с недоумением.

Нагулявшись вдоль сувенирных рядов, - решили, что пора ехать, но я предложила Михаилу Михайловичу посетить Конюшенную церковь, в которой отпевали Пушкина.

Не успел мой писатель возразить или согласиться, - как мы вошли в неприметную дверь и поднимались по лестнице, ведущей на верхний этаж Храма Спаса Нерукотворного. Когда-то Икона Спасителя из Вятки считалась самой знаменитой и чудотворной на Руси. Художник написал ее с лика Христа, отпечатавшемся на полотенце. По приказу царя Алексея Михайловича икону доставили в Москву, и ворота, через которые проносили образ назвали Спасскими.

В зале, на втором этаже, царил полумрак. Удивительно, но здесь не было ни души, даже служительниц, и мы, боясь нарушить тишину звуком шагов, - старались ступать осторожно. Впрочем, чуть позже я увидела одиноко сидящего на скамеечке, человека, по виду иностранца или эмигранта. Его лицо, с полным достоинства, как у всех иностранцев, выражением, по-детски светилось благоговением и не скрываемой радостью от пребывания в этом священном месте. Между тем, пока я ставила свечи у Образа Спаса Нерукотворного, мой писатель ходил по залу, молча разглядывая иконы, думая о чем-то своем.

На улице нас встретил теплый грибной дождь и ослепительное солнце. Решили не пережидать и побежали к машине, и пока бежали, - дождь мчался за нами, отчаянно лупил по нашим спинам, но как только мы захлопнули дверцы, - он бессильно отступил. Было весело, и расставаться не хотелось. Я тут же предложила съездить по местам литературных героев писателя Чулаки: на улицу Красной Конницы, 12, или на Пряжку. Я никогда не видела больницы на Пряжке, в которой Чулаки работал долгих шесть лет, и которую он так красочно описал в своей знаменитой повести.

– В другой раз - ответил мой молчаливый спутник, глядя сквозь меня, и я послушно взяла курс на Маталлострой.

Прошло месяца полтора, прежде чем мы созвонились. Стояла осень, золотая пора. Солнце холодно и равнодушно скользило вдоль тяжелых, серых громад зданий, слабо мерцало в мутных водах каналов и рек. Штормовые порывы забрасывали тротуары опавшей листвой. Помню, я ждала писателя на Большой Морской, у Союза Композиторов, а потом долго сидела в машине на площади Ломоносова. Наконец, Михаил Михайлович вышел из парадной двери административного офиса, и, сев рядом, вдруг сам предложил поехать на Пряжку.

– Давно я там не был, хотелось бы посмотреть, - сказал он тихим голосом и глядя в сторону. Я тут же взяла курс на Коломну.

Писатель очень хорошо знал городской центр, он командовал, куда поворачивать, я послушно рулила, и вскоре мы припарковались возле старейшей в городе клиники для душевнобольных, известной с середины 19 века и носившей имя святителя Николая Чудотворца. Окружающая панорама несколько разочаровала меня. "Зеленая Пряжка" оказалась узким, огороженным чугунной оградой, каналом, а здание больницы и высокий каменный забор, выкрашенные в веселый, желтый цвет, - не производили того мрачного впечатления, какого я ожидала и представляла по описанию в книге.

Попасть на территорию оказалось невозможно. Проходная и тяжелые ворота отделяли нас от двора, и мне оставалось только фантазировать, вспоминая сюжет повести, о загадочной жизни, протекающей за этими толстыми стенами. Я спросила, "где находится оранжерея, в которой доктор Капустин и его пациентка мило беседовали".

– Не так далеко от входа, во дворе, - ответил Чулаки, рассеянно озираясь по сторонам. На его бесстрастном лице, как и прежде, прочесть что-либо было невозможно, и я не могла понять, какие чувства вызывает у него встреча с прошлым.

В этот момент послышался лязг и грохот, ворота с шумом распахнулись, с больничной территории выехал грузовик. Пропустивший его охранник, вооруженный и в камуфляже, тут же закрыл ворота. Мы переглянулись. Наверное, в эту минуту мы оба представили, как пытаемся прорваться на территорию клиники, а грозный охранник, радуясь подвернувшемуся случаю, открывает по нам огонь.

– Ваша повесть заканчивается очень многозначительно. Доктор, упустивший возможное счастье и любовь, убеждает себя, что не жалеет ни о чем. Но в подтексте громко звучит: жалеет! Так жалеет или нет?
– спросила я лукаво.

Неожиданно мой молчаливый спутник начал рассказывать об истории возникновения знаменитой повести. Ему давно не давали покоя воспоминания о том далеком времени, когда он работал врачом-психиатром. Хотелось написать о коллегах и о больных, которых он лечил. Основой произведения стала линия любви доктора к своей пациентке. "Это придало повести целостность и объединило все сюжеты воедино" - пояснил Чулаки. Прототипом главной героини Веры Сахаровой послужила молоденькая девушка, отличавшаяся от остальных больных незаурядной внешностью. Она была хороша собой, и болезнь еще не успела со всей беспощадностью отразиться на ее внутреннем мире. Совсем другую картину увидел писатель несколько лет спустя.

Однажды, когда "Пряжка" уже вышла в свет, - писателю позвонила незнакомая женщина и стала просить о встрече. "Мне необходимо поговорить с Михаилом Чулаки!" - настаивала она. Заинтригованный писатель пришел в назначенное время, и каково же было его удивление, когда в незнакомке он узнал героиню своей повести - "Веру Сахарову", хотя и сильно изменившуюся! Перед ним стояла расплывшаяся до необъятных размеров, не интересная женщина с тупым выражением на сонном лице. Она не скрывала, что после того случая, описанного в книге, еще несколько раз лежала в различных психиатрических лечебницах.