Любовь с первой строчки

Произнеси это посторонний, не мой обожаемый писатель, - мне бы послышался крик муравья, возмущенно возопившего вслед наступившему на него башмаку.

Я решила снять напряжение: "Разве я могу с вами спорить, дорогой писатель? Вам бы с митрополитом Кириллом дискутировать, или с любым другим священником".

– С удовольствием поспорил бы в открытом диспуте с любым священником, хотя знаю, все они прекрасные ораторы и любят сыпать цитатами из Писания.

Что случилось, ведь еще несколько лет назад Чулаки слыл истинным гуманистом. Он ратовал за отмену смертной казни, и в бурные перестроечные вел многочасовые дискуссии на эту болезненную для общества тему. Большинство выступавших категорично заявляли: смертная казнь -- это зверство, от которого цивилизованное общество должно отказаться, как от пережитка прошлого. Я была в меньшинстве, и мой писк в защиту жертв насильников и убийц не был ни услышан, ни поддержан участниками полемики. Помню, как подводя итоги диспута Чулаки произнес:

– Пожизненное заключение -- вот оптимальное наказание, позволяющее преступнику встать на путь исправления, судебной системе -- возможность исправлять ошибки, если таковые обнаружились, а исполнителю приговора -- не стать невольным убийцей.

Со временем писатель резко изменил свой взгляд на тему смертной казни, о чем смело заявил в своих публицистических статьях, и этим подтвердил: настоящий интеллигент не стыдится признавать свои заблуждения и ошибки.

В 1999 году в статье "НЕКАЗНЯЩИЙ ПРЕДАЕТ" Чулаки писал:

" .. Есть выродки, которые не должны существовать в человеческом обществе. Даже в пожизненной тюрьме. Здоровый нравственный инстинкт требует не наказания их - уничтожения. Общество должно самоочищаться, санироваться.

Единственный действительно страшный довод против смертной казни - возможность судебной ошибки. .. Допуская же возможность вынесения приговора невинному, мы тем самым фактически миримся с существованием пыток"

Я продолжала пытать моего кумира расспросами о "Большом футболе" .

– Вы открываете читателю взгляд на земную жизнь сверху - с точки зрения Господствующего Божества. Что вас подвинуло написать столь странный роман?

Чулаки ответил необычно: какая-то неведомая сила заставляла его делать это, так что и ему самом было интересно, что же из этого получится. До самого конца он не знал, каким будем роман, с каким финалом, но продолжал писать, выкладываясь весь, без остатка, как одержимый.

– Неужели кто-то водил вашей рукой помимо вашей воли?

– Получается так.

– Но мне роман показался мрачным, скучным. Читается тяжело. Весь стиль повествования - это стиль газетной хроники, такое же мелькание. Все написанное в романе мы ежедневно видим в новостях, читаем об этом в газетах. Вот бизнесмен, он боится за свою жизнь, и не без основания. Вот новый лже-пророк, образовавший секту. Вот девушка, отправившаяся в Чечню на поиски возлюбленного. Все герои незначительны, поверхностны, пусты, у них нет будущего. Одна яркая личность, - эта самая Клавдия, но и та не смотря на героические поступки выглядит бездушной, и в конце концов опускается до лжи, заболевает спидом. Все беспросветно, мрачно и нет никаких идей, как разорвать этот замкнутый круг.

– Вот уж мрачным я бы свой роман не назвал -- перебивает меня Чулаки.

Но я не останавливаюсь:

– Вы описываете мысли Бога, состояние его души, забираясь все выше и выше, в заоблачные дали, продолжая буднично рассказывать о них. Но что может знать курица о своем хозяине? Что она может о нем рассказать, кроме того, что он время от времени приходит кормить ее? И что она знает о его мире, о его внутреннем мире? Зачем забираться в эти дебри, к этому НН - "некто-нечто"? Вот у вас живут кошки, хорошо живут, тихо, спокойно и сытно, даже если и не спокойно, то все равно по кошачьим, отведенным для них правилам. И так проживут долго и счастливо. А если они начнут интересоваться виртуальным пространством, например, всемирной паутиной, станут ли они от этого счастливее?

В довершение всего процитировала А. И. Солженицына: "Писатель не имеет право писать все, что ему придет в голову, он должен быть ответственным перед Богом и людьми".

Я взглянула на моего писателя и не узнала: где привычные невозмутимость и спокойствие?! Красное, в пятнах, лицо, на котором играют скулы, частое дыхание, отрешенный взгляд - выдают еле скрываемый гнев. В этом суровом взгляде, обращенном внутрь, отражалась ненависть и желание ударить меня, да что там ударить, избить, растоптать, изничтожить! А еще слышался грозный вопль человека, который не умеет кричать: "Кто она такая и как она смеет!" От этого, не прорвавшегося крика, мне стало жутко, я не на шутку струсила и постаралась сгладить оплошность:

– Не сердитесь на меня, Михаил Михайлович, наверное, я еще не доросла, наверное у меня просто не хватает ума, чтоб судить. Нужно подождать. Вот пройдет лет 10, и я , перечитав роман, переосмыслив, буду горячо раскаиваться в том, что наговорила вам много глупостей.

(Прошло десять лет, мое отношение к роману не изменилось, но изменилось нечто большее во мне самой, я стала мыслить и смотреть на многие вещи более глубоко и разносторонне. А еще я разучилась кричать и вслух, и про себя).

Я беру его за руку. Заглядываю в глаза и вижу: Чулаки приходит в себя, вид у него уже не такой расстроенный, внезапная скрытая вспышка гнева отхлынула, он успокаивается, и мы переходим на другие темы.

Спустя несколько месяцев Михаил Михайлович подарил мне книжный, более полный вариант "Большого футбола", издательства Центрполиграф, и на первой странице написал автограф: "Анечке, с пожеланием перечитать через 10 лет". Еще он попросил меня написать критическую статью о его романе, и честно признался, ему хотелось скандала; но я, вспомнив его молчаливую вспышку гнева после моих высказываний, отказалась это сделать.

Весна пришла вереницей мрачных дней с промозглыми штормовыми ветрами и туманной изморосью. В один из таких дней Михаил Михайлович сообщил по телефону, что вскоре состоится его творческий вечер. Несомненно, это было событие. Порой мне казалось, что творческие вечера писателей ушли в прошлое, не набирают аудиторий, и культурная жизнь города словно бы замерла. Но Петербург по праву носит звание культурной столицы и если Петербург жив, значит жива и востребована русская культура. Петербург, искусство, творчество и духовность -- понятия неделимые и находятся вне зависимости от времени, политики, революций, разрухи или возрождения. В этом можно убедиться, читая мемуары поэтов и писателей времен революции, гражданской войны и даже блокады.

В назначенное время я подъехала к его дому. Писатель с поднятым воротником старомодного зимнего пальто, изрядно замерзший, уже ждал меня на улице, и сев в машину, скомандовал: "В Фонтанный дом. Быстрее. Мы не должны опаздывать". Еще он предупредил, что Нина сейчас находится в городе, но на вечере она обещала присутствовать. "Пожалуйста, скажи ей, что о вечере ты узнала по радио" - добавил он. Мы мчались сквозь туман и сырость, и я по своему обыкновению строила прогнозы и размышляла: если мероприятие состоится в музее Анны Ахматовой, то вероятно творческий вечер будет поэтическим.