Люди на болоте. Дыхание грозы

не жалею! Косец - молодец!

– Косец - игрец! Да очень же старается!

– Марку ж надо держать! Чтоб не осрамиться сразу!

– Перед кем же ето такой старательный?

– Как перед кем! Перед хозяином! Перед Миканором, дядькой Даметиком!..

– Косец - молодец! Не сумневайтесь, тетко!

Сорока взглядом кольнула Апейку:

– Агитировать за колхоз прибыл?

Апейка воткнул косовище, затаил улыбку.

– Да нет же! Видите, помочь вот Миканору надо! По службе человек занят,

а отец - старый!..

– Уловив хитрый, испытующий взгляд женщины, с усмешкой,

доверительно наклонился к ней.
– Ну, и, признаться, заработать хочу!

Зарплата малая!

– Совсем обеднел: год не пил, два - не ел! В чем только душа держится!

– Сорока подтрунивала так же игриво: понимала шутку.
– Что ето власть твоя

обеднела так?

– Да власть тут ни при чем! Дорого все!
– Апейка видел: за шуточками

баба выпытывает что-то, ждет, нарочито серьезно, озабоченно спросил: -

Может, вам надо помочь?

Она будто и не удивилась:

– Поможешь! Вспашешь с ладоньку - беду наведешь на Сорокину головоньку!

Скосишь какую частицу - кулачкою назовешь молодицу. Мол, батраков нанимает

– семь потов выжимает!..

– Вам, тетка, не страшно!
– засмеялся в ответ на Сорокины присказки

Апейка.
– Вам сделаем исключение: у вас особые условия, вы - вдова!

– Вдова - сама себе голова! А как начнется коллективизация, дак не

поглядите, скажете: иксплутация!

– Дак, может, теперь и мне эксплуатацию припишут?
– в шутку перепугался

Миканор.

– Упишут! Сама в сельсовет схожу! Начальству в уши нажужжу.

Как ни показывала себя беззаботной Сорока, пошла назад, чувствовал

Апейка, недовольная: ничего толком и не вызнала! Вскоре за ней наведался

Андрей Рудой; курил, рассуждал о большой политике, осторожно, дипломатично

подходил тоже: какие важные дела привели сюда председателя райисполкома?

Гомонил, суетился Зайчик; молчал больше, внимательно, вдумчиво слушал

Чернушка; гостей за день перебывало у Апейки достаточно. Он все

посмеивался, уверял: помочь Миканору приехал и заработать надо. Он видел,

что никто не верит ему, и был доволен той загадочностью, которая росла

вокруг него, вызывала к его визиту все больший интерес. С этой

загадочностью росло будто и значение его приезда сюда.

Не было ничего удивительного в том, что под вечер, когда стала спадать

дневная горячка, людей снова потянуло к Миканорову огоньку. Потянуло

далеко не всех, многие из хозяев неотрывно приросли к своим возам, своим

наделам, как некиим рубежам обороны, настороженно следили издалека, будто

ждали вражеского нашествия. Огни, что неспокойно краснели по всему болоту,

напоминали Апейке бивуаки времен войны, как когда-то под Рачицей или под

Микашевичами... Перед боем...

Видно, многих из тех, что сидели в обороне около возов, представляли у

Миканорова огонька жены. Женщин было больше среди тех, кто окружал Апейку.

Они держались вместе, то гомонили меж собой, то прислушивались к тому, что

говорили мужчины с начальником; больше всех - Андрей Рудой, который

добивался какого-то "научного" подхода...

– Дак скоро в коллектив нас погонят!
– вломилась вдруг грубо Сорока.

Апейка заметил: на людях она как бы похвалялась своей грубоватостью, -

смотрите, мол, какая я смелая!

Она обрезала Андрея, возмущенного ее некультурностью, намеренно резко

повторила:

– Скоро?

Апейка спокойно, устало, с какой-то вялой усмешкой сказал:

– Не скоро.

– Не скоро?
– Сорока на мгновение растерялась: не ожидала такого.

Женщины заволновались.

– Не скоро.
– В тишине, готовой взорваться, добавил:

Совсем не будут. Гнать - не будут.

– Неужели?
– выказывая всем мудрость свою, не поверила Сорока. Не

только не скрывала, - похвалялась: не верьте никто; я не верю, и вы не

верьте!

Женщины, готовые было успокоиться, настороженно примолкли. Смотрели на

Апейку, ждали.

– Не будут. Сами проситься будете - придет пора!

– Ага!
– насмешливо отозвалась Сорока. Ее весело поддержали.

– Будете!
– Пророческая уверенность Апейки заставила притихнуть.

– Да мы еще посмотрим: принимать или не принимать!
– помог Миканор.

– Тетку Авдотью отставить надо сразу!
– подал звонкий голос Хоня.
–

Чтоб хорошенько попросилась!

– А как не будем проситься?
– опередила Сороку горячая Чернушиха.

– Попроситесь! Увидите, где выгода, - попроситесь! Каждый ведь добра

себе хочет!

Тут забурлил нетерпеливый, беспорядочный гомон. Казалось, никто никого

толком не слушал, все говорили, иногда кричали, высказывали свое,

передуманное; сыпала какими-то присказками Сорока, багровела Чернушиха,

вертелся, дурачился Зайчик. Апейка и не заикнулся, чтоб унять волнение,

ринуться защищать свое, сосал себе самокрутку из газеты, утомленный, с

виду безразличный. Это злило и вместе с тем смущало; шум то нарастал

свирепо, то падал, обессилев, - вскоре и совсем утих.

Как последний шум ветра, что промчался над лесом, было недовольное,

удивленное:

– Чего ето в коллектив всех обязательно?

На щеках Чернушихи пылали два неспокойных пятна, глаза посверкивали,

укоряли. Андрей Рудой помог Апейке, тоном знатока терпеливо разъяснил:

– Коллектив - ето чтоб нужду крестьянскую одолеть ловчей. Рычаг, так

сказать.

– Ты, Андрей, помолчи! Сами знаем, что рычаг!.. Не у тебя спрашивают!