Люди на болоте. Дыхание грозы

набросился на них Василь.

– Это верно, - согласился Игнат.
– У кого земля вроде земли, а у кого

такой песок, что никакой черт расти не хочет!

– Надо, чтоб они разобрались, какая где земля!

– Ага, без обмана!

– Разберутся!
– заверил Хоня.

– Разберутся! Как приедет землемер, так ему и ослепят глаза самогонкой!

– сказал убежденно Василь.

Алеша Губатый попробовал успокоить:

– Миканор сам проверять будет.

– Надо, чтоб - Миканор!..

– Того Миканора вашего землемер сорок раз обведет вокруг пальца! Такого

грамотея, как Миканор !..

– Не обведет!

Лесник Митя, забредший сюда со своим всегдашним ружьем, засмеялся:

– Еще и дележ не начался, а уже готовы за грудки вцепиться!

– Хорошо тебе - не пашешь, не сеешь, - позавидовал Грибок.

– Живу. Не плачу.

– Погоди, может, и Поплачешь, - откликнулся Зайчик.

Алеша уверенно напророчил:

– Доберутся и до тебя!

– Пусть добираются! Добрались уже. Только у меня все чисто, как в

церкви.

– До каких это пор ты будешь шляться, та-скать, как бездомный? Жена

извелась с хозяйством, с детьми. Шкилет, та-скать, один остался, а ему

хоть бы что! Еще и хвалится!

– О моей бабе - не твоя забота!.. Ты вот постарайся в другой раз в лесу

не попадаться, а то поймаю на порубке, припаяю штрафу! Поскулишь...

– А он - с пол-литром к тебе!
– подцепил Хоня.

– Плюю я на ваши пол-литра!

– Давно это?

Мужики захохотали. Под этот хохот Глушак встал и тихо поплелся к своей

хате. С виду спокойный, он весь бьтл переполнен тревогой, предчувствием

неотвратимо надвигавшейся беды. "Рты поразевали!
– аж дрожало что-то

внутрч от беспомощности и ярости.
– Не у всех поровну на рот приходится!

Не поровну!.. Только и знают, что разевать рот на чужое! Если б могли,

съели б враз всего. Съели б - да кричали б еще: не поровну! Не поровну!

Голодранцы вшивые!

Хворобу вам, а не землю, саранча ненасытная!..

Он вспомнил, что сказал молодой Дятлик: "Земля не у всех одинаковая!"

Неодинаковая - так ведь и люди не одинаковые. Один гнется изо дня в день,

обрабатывает каждый клочок, а другой - отлеживается и хочет, чтобы добро

было!

А потом кричит - земля неодинаковая!..

Брала злость: чувствовал - все готовы наброситься, растащить его землю.

Но особенно кипело внутри, когда вспоминал Дятлика, начавшего этот

разговор. "Ты купил ее, обработал эту землю, что вцепиться хочешь, удод ты

смердючий?"

Такой молодой, а как рот разевает! Еще мох на бороде расти не начал, а

он вон куда лезет. Давно ли, кажется, как рыба онемелый, гнулся под

Маслаковым обрезом. Небось рот раскрыть боялся тогда, дышать и то, может,

не осмеливался, не то чтобы перечить кому-нибудь...

Забыл! Осмелел, как убили Маслака! И все осмелела!

Разве, бывало, отважился 15ы кто-нибудь раскрыть рот на чужое, на его,

глушаковское? Жили тихо, по-божьему жили, боялись.

Теперь же Грибок и тот голову поднимать стал. А этот Рудой, пустобрёх,

болтает так смело, будто юровичскии комиссар. Старый Глушак пожалел: "Эх,

был бы теперь Маслак живой, чтоб чувствовали его дух из лесу!.."

Весь день старик недовольно ворчал про себя, кричал на испуганную жену,

детей.

2

Беды пришлось ждать недолго. Уже на второй день созвали собрание и

избрали комиссию, которая должна была проверить заново, правильно ли

записаны в списках семьи, количество трудоспособных, детей, а также -

сколько в каждом хозяйстве записано земли. Этой комиссии поручили всю

землю обмерить, где бы она ни была вспахана: на огороде, в поле или

где-нибудь на поляне. Обо всем поручили доложить на очередном собрании.

К полудню комиссия ввалилась в хату Глушаков. Мужики на лаптях натащили

в хату липкой черной грязи, но только Глушачиха собралась побурчать на

них, как Глушак сердито оборвал ее. Ласково пригласил непрошеных гостей

сесть на лавку, пододвинул табуретку.

Никто не сел - даже, считай уже свояк, Чернушка и тот неловко

притулился у двери позади всех. Нельзя сказать, чтобы смело вели себя и

некоторые другие. Зато Миканор, вошедший первым, вел себя так, словно был

в своей хате.

– У вас все правильно записано?
– спросил он строго, беспощадными

голубыми глазами глядя на Глушака,

– А что там записано?

– Глушак.".
– Миканор повел потрескавшимся пальцем по бумаге, будто не

помнил.
– Едоков - семеро..f Какие это у вас семеро едоков?

– Семеро? Семеро и есть. Раз записано, значит, и есть...

Я, Кулина, жена, значит, сын Евхим, Степан, дочка Антося...

– Какая Антося?

– Какая? Дочка. Одна у меня дочка, Антося.

– Она уже замужем. Замужняя не в счет.

– Почему это не в счет? Будто уже и не моя. Была ж до сих пор моя.
–

Глушак, не скрывая обиды, даже сознательно показывая ее, просипел: - Одну

отдал, а вторая вотвот придет в хату.

Глушак кивнул на Чернушку, тот тихо отозвался:

– Сговор был...

– А списки, дядько, - Глушак уловил в голосе Хони насмешку, -

составляли еще весной. Как это вы загодя рассчитали?..

Миканор строго взглянул на старика:

– - Ну, пускай - пять есть, а где же еще два?

– Шестая, говорил уже, Антося.
– Глушак едва сдерживал ярость.
– Будто

она уже и не дитё мне. Будто не я вырастил ее...
– Он жалостливо замигал

глазами, чуть не заплакал. Вздохнул.
– А последний - Иван...

– Иван - не ваш. Иван - батрак.

– Мне отец его, - уже твердо заговорил Глушак, - препоручил как сына!

Значит, он мне все равно как сын.