Мак
Шрифт:
Или мог.
– Лёха, уже?! Куда?!
– выкрикнуло идеально выбритое, толстомордое существо в пиджаке, когда душа компании отделилась от её тела и встала из-за столика.
Если бы оно не произнесло это имя, я бы и глазом не повёл. Да я и так глазом не повёл, а обернулся, скорее, рефлекторно, как и любой человек, реагирующий на внешние раздражители.
– Да Лиля же заебёт, есь не приду, - объяснился рыжий, виновато поднимая руки вверх.
И тут меня прошиб пот.
Я аккуратно сполз с высокого стула, судорожно хватая неполную бутылку пальцами и не сводя глаз с рыжего, пересёкшего помещение и уже потянувшего на себя ручку двери. Бармен смерил меня полупрезрительным взглядом
Теперь я уверился в том, что у рыжих нет души. Нет, разумеется, нельзя грести всех под одну гребёнку, но это был первый рыжий, которого мне довелось узнать относительно близко. Как сыщик из пошлого детектива, я шёл за этим мужиком с маниакально искривлённой мордой и полупустой бутылкой водки в правой руке. Ладно, сыщику не понадобилась бы водка, но девать её было некуда. Выкинуть? Нет уж - жаба душит.
Мать вашу... Такое странное совпадение.
А я ведь не сразу узнал его. Бесцветные ресницы, бесцветные брови, красная рожа, скопление прыщей на висках. На фотографии было явно видно, что этот мужик из тех, кто отказывается признавать свой возраст и пытается выглядеть лет на пятнадцать моложе. По одежде было видно. Потому что, как правило, сорокалетние люди не напяливают на себя рубашечки и курточки двадцатилетнего сына.
А у него ведь наверняка есть жена и дети. Жену он уже терпеть не может, посылает всеми известными матами и бьёт, а детей... не-е-ет, моя фантазия отказывается заходить так далеко.
В общем, я беззвучно вышагивал за рыжим и боялся так сильно, что бутылка в моей руке тряслась, словно билась в агонии. На внешней улице людей встретилось от силы два-три экземпляра, а когда мы с этим типом друг за другом вошли во двор, они и вовсе испарились. Через тунель пришлось пройти по очереди, потому что мужик мог услышать эхо моих шагов.
Охранника в будке и бухих в стельку подростков я считал за бутафорию, поэтому можно сказать, что во дворе перед ублюдочной цитаделью было безлюдно. Должен сказать, эти декорации очень мешали мне расчётливо думать. Мешали предпринять что-нибудь против Ублюдка. Мешали остаться незамеченным.
На самом деле, думать и что-то просчитывать было ни к чему. Мой план созрел ещё в тот момент, когда Киреев прощался со своими крысами. Больная, воспалённая алкоголем голова уже давно всё решила за меня. А я-то боялся, дрожал, потел, волновался, стучал зубами, убеждал голову не делать глупостей. Голова не слушала и твердила, что так будет лучше, что это для моего же блага - хотя, я не совсем понимал, какое мне выпадет благо - и отказывалась советоваться со мной.
Киреев ещё не достигнул того пятачка парковки, с которого его смог бы заметить охранник, но шёл туда довольно целеустремлённо, засунув руки в карманы и иногда харкаясь на сухой асфальт. С каждым его шагом моё сердце разгонялось с геометрической прогрессией. Я боялся не только спонтанно совершить поступок, продиктованный пьяной головой. Я боялся не успеть совершить этот поступок, а потом долго жалеть о своей нерасторопности.
В конце концов бутылка водки стала раскачиваться, как маятник. Во рту пересохло, и в какой-то миг мне захотелось отхлебнуть из неё пару глотков. Впрочем, не просто захотелось - я так и сделал, постепенно ускоряясь, чтобы догнать рыжего Ублюдка.
Мои говнодавы ступали мягко, словно мокасины. Танковая подошва, как ни странно, не создавала шума, заставляющего вскакивать с постели жителей всего квартала. Что ж, бывает и такая обувь, чья внешность обманчива.
Как же стрёмно, голова. Что ты вытворяешь со мной? За сегодняшнюю ночь мы убили больше нервных клеток, чем за двадцать три года.
Раньше
волнение я переносил легко, а организм не особо парился и не демонстрировал нехорошие последствия стрессовых ситуаций. Но теперь, стоит мне поволноваться, как сердце начинает колотиться и побаливать, накатывает тошнота и головная боль, а ночью в качестве контрудара появляется бессонница. И это в двадцать три. Господи, дай дожить хотя бы до тридцати.Еле сдерживающий сердце внутри себя, готовый блевануть от страха, испуганный и ошалевший, я крепче ухватил бутылку, нагнал Ублюдка и, пока он не успел обернуться на нетерпеливый топот, замахнулся. Кристально чистое стекло, имевшее форму бутылки, опустилось на прыщавый затылок и со звонким криком потеряло своё единство. Осколки, будто конфетти, осыпали голову и плечи Киреева. Водка полилась вслед за стеклом.
Я не выпустил из рук горлышко с зазубренными краями. Ублюдок не потерял сознание, но опустился на колени, так и не увидев моего лица. Пребывая в луже водки и стекла, он ещё даже не осознал, что ему сделали. Мне некогда было церемониться, наносить второй удар или рассматривать в темноте кровь, которая резво потекла из его затылка. Я просто драпанул прочь, что есть сил, дабы не напороться на охранника из будки или ещё какого-нибудь чувака в форме.
Когда я пробегал мимо универмага, электронное табло над его вывеской показывало 03:18.
Когда я наконец притормозил, заскочил в круглосуточный магазин и спросил у удивлённой продавщицы, сколько времени, она огляделась в поисках чего-нибудь острого и, пристально смотря мне в глаза, ответила:
– Полчетвёртого.
Я выдохнул что-то типа "Спасибо" и поспешил удалиться на улицу, чтобы не смущать даму своим присутствием.
Главное, не думать о случившемся, пока дыхание и сердечный ритм не нормализуются. Сейчас гораздо полезнее размышлять, куда идти: домой или в участок с повинной.
Вряд ли у меня есть шансы наткнуться на ночной общественный транспорт, а разъезжать на такси - уж простите, я не миллионер. После визита к Алане и последующего посещения бара в карманах и без того пусто.
И тогда я пешком отправился к Оле, выкинув по дороге остатки бутылки. Не знаю, что меня толкнуло идти именно к ней. В душе мне, конечно, хотелось рассказать о своём крестовом походе в опасную локацию, однако были сомнения, что она погонит поганой метлой ту сволочь, которая позволила себе нахамить ей в такое прекрасное утро. Я просто надеялся, что спустя сутки гнев выветрился настолько, что Оля выслушает меня и, может быть, накормит.
...Я долго стоял перед вымазанной какой-то дрянью и обклеенной объявлениями дверью подъезда. В моей протрезвевшей и отказывающейся признавать свою вину голове прокручивалась сцена визита. К Оле врывается взмыленный идиот и с выпученными глазами орёт что-то про хирургическую смену внешности и побег из страны, а потом она с визгом прогоняет его и звонит в полицию. Нет, слишком пессимистично. Уж кто-кто, а Оля меня выслушать должна. Тем более, я не планировал мести - всё произошедшее со мной, Киреевым и бутылкой вышло спонтанно. Мне вот тут на ум пришла мысль: а вдруг я всё-таки обознался и оприходовал по башке не того Ублюдка?
Трясущимся, как у немощного старика, указательным пальцем я набрал на металлической коробке домофона цифру "29". Из динамика послышались противные, пронзительные гудки: "Би-бип, би-бип". Я зажмурился, моля богов, чтобы эта пискля не разбудила весь дом. Первые этажи уже наверняка в курсе прихода ночного гостя.
– Да?
– бодро отозвался женский голос. Оля явно встала с постели не только что.
– Это Мак.
– Мак? Тот самый Мак? Да ладно?
– Да.
– Какими судьбами?