Мак

Не уловив в её тоне негативных эмоций, я сказал:

– Извини. Я наговорил тебе ерунды.

– Ты пришёл извиниться в четыре утра?
– поразилась Оля.
– Ты пьян?

– Чуть-чуть. Но не в этом дело. Я, если честно, не ради извинений пришёл... Мне надо кое-что тебе рассказать.

– Боже, Тролль! А до утра подождать?

– Уже утро, - ляпнул я.

– Господи! Хорошо, что отчима нет. Заходи, дурачок.

Замок разразился ещё более мерзким на слух "пип-пип-пип" и впустил меня в подъезд. Когда я поднялся на четвёртый этаж, то увидел, что Оля, раскрыв входную дверь, стоит на лестничной площадке. Она молча провела меня внутрь квартиры. Я здесь ни разу не был и поэтому осмотрелся. Моему взору предстала просторная комната, где, как сказал бы наш басист, "есть, что украсть". Одна лишь гостиная по площади равнялась всей нашей с мамой квартирке. Полы, как я успел разглядеть, были сделаны из натурального камня и паркетной доски. Стены отделаны деревянными и замшевыми панелями. Центральным элементом комнаты был - вы не поверите - камин. Я вживую увидел настоящий камин! А над ним переливался глянцем экран плазменного телевизора.

– Мак, ты ужа-а-асно выглядишь, - отметила Оля. Её жёлто-зелёные глаза бегло оценивали мой внешний вид.

– Спасибо, - сказал я и повернул голову на свет, исходящий из соседней комнаты. За широким столом из какого-то явно дорогого дерева сидел Рома, неловко положив руки перед собой на столешницу. До сего момента я видел его только на фотографиях, в гламурных фильтрах навороченных фоторедакторов. Нет, в понимании сверстниц он был действительно красив: золотистого оттенка патлы, слащавая морда, причёска аля бэд бой, стройный и пахнущий недешёвым мужским парфюмом. Оля называет брата тамблербой и, по-моему, это не оскорбление. Но сейчас Ромке не помешал бы фильтр в реальной жизни. Думаю, Фотошоп смог бы убрать мешки под глазами и нездоровую бледность, только в мои глаза эта программа не встроена. Я заметил, что парень гораздо худее, чем на последнем фото - скулы готовы были порвать натянутую на них кожу.

– Привет, - поздоровался я и тут же отвёл взгляд.

Рома не ответил.

– Мак, что ты хотел сказать?
– спросила Оля и закрыла дверь, отрезав от нас своего брата.

– Оль, можно попросить? Есть что-нибудь пожевать? Извиняюсь, конечно, но просто сегодня я ел только ЛСД и водку.

– Что-о-о?!
– прогудела она так громко, будто у неё внутри был тромбон.
– Что за ненормальный?! Ты пытался покончить с собой?! Тролль, как ты мог поступить так безрассудно?! Надо было поговорить с нами!

– Я не пытался покончить с собой, - спокойно возразил я.
– Похороны слишком дорогие - у мамы нет таких денег. И я не смешивал, это по отдельности.

Пришлось честно сознаться, как, ища успокоения, я посетил наркоторговца и сразу после окончания глюков решил, что невозможно жить в этом жестоком мире на трезвую голову. По моей легенде, мне понадобилось выпить в таком месте, где меня не обнаружили бы друзья и знакомые. Бар с запредельными ценами на другом конце города подходил как нельзя лучше. Там, по невероятному стечению обстоятельств, отдыхал со своими интеллигентными друзьями сам Киреев. Алкоголь прибавил мне смелости и неуёмного желания карать Ублюдков. Опустошив литровую - нет, двухлитровую!
– бутылку водки, я грозной походкой направился к столу, за которым беспечно хлестали коньяк эти свиньи. "Эй, - говорю, - ты Киреев?" Ублюдок поджал хвост и пропищал, мол, он. "Ты поганый преступник, заслуживающий наказания! Ты навлёк на себя гнев святой инквизиции!" Киреев медленно поднялся из-за стола, заведомо капитулируя. Но я не желал прощать ему грехи. Настоящий мужик может искупить свою вину лишь кровью. Выхватив из-за пазухи катану, я ловко срезал головы его друзей, будто никчёмную ботву. Пол бара залила фонтанирующая из открытых ран кровь, и Киреев, тщетно пытаясь убежать, подскользнулся и рухнул в багровые лужи. Не спеша, я угрожающе пошёл на него, волоча за собой катану, как вошедший в раж маньяк. "Умоляю, не надо!", - кричал Ублюдок. Не говоря ни слова, я отбросил меч, словно бесполезную игрушку, схватил Киреева за плечи и поднял над полом. "Каково же быть жертвой?!", - спрашиваю. Он плачет, и эти слёзы, едва успев скатиться по щекам, превращаются в бактерии сибирской язвы, ибо Ублюдки даже на физиологическом уровне выделяют всякую вредоносную дрянь. Чтобы Киреев больше не смог творить зло и заразу, я разрываю его пополам, как хлопчатобумажную тряпку. Кишки с обиженным стоном вываливаются наружу, желудок, моля о помиловании, соскользает в кровавую лужу, а...

– Ма-а-ак, - скептически протянула Оля, намекая, что устала слушать этот фантасмагорический пиздёж. Во время моего повествования она сходила на кухню и принесла мне сухпаёк: печенья, паштет из гусиной печени, варёную сгущёнку, протёртое яблочное пюре в консервной банке и аскорбинки. Ко всему этому прилагалась чайная ложка.

– Ладно, - вздохнул я и вскрыл паштет.
– Я обдолбался, пошёл к дому Ублюдка, передумал, бухнул, встретил Киреева в баре, побежал за ним и огрел бутылкой по башке. И теперь я здесь, потому что не знаю, как жить дальше. И потому что хочу есть. Оля, меня посадят?

Паштет, несмотря на свою мерзкую консистенцию и тошнотворный вкус, был буквально выжран мною до последней крошки (или капли; эта субстанция не похожа ни на жидкость, ни на твёрдое вещество).

– Он тебя видел?

– Нет.

– Тогда забей.

Я забил и засыпал себе в рот всю пачку аскорбинок.

– Мак, ты зря так рисковал.

– Уже поздно сожалеть.

Вдруг Оля подалась вперёд и обняла меня за шею. Я прекратил пережёвывать аскорбинки и с недоверием посмотрел на эту девчонку.

– Молодец, всё правильно сделал. Только Роме не говори. Он считает, что его сестра святая и стелится по полу перед законом.

Рома на данный момент подглядывал и подслушивал через узкую щёлку между дверью и дверной рамой. В меня вперился его прищуренный глаз.

– Спасибо, Мак, - поблагодарила Оля так сердечно, что мне стало стыдно.

– Но я не смог нормально... эм... отомстить, если это можно назвать местью.

Я принялся хрустеть печеньями.

– Ты скромничаешь. Погоди, принесу консервный нож для сгущёнки.

Пока Оля несла нож, печенья исчезли в моём сморщенном от голода желудке. Не то что бы их было мало, но мои челюсти работали с чудовищной скоростью.

– Не знала, что ты употребляешь, - сказала Оля, положив передо мной инструмент для вскрытия банки.

– Странно. Мне вообще-то говорят, что я вылитый наркоман. Ну, борода, отсутствие работы и жизненных перспектив, участие в музгруппе. Всё сходится. Если б наша группа ещё и популярной была, то типичный образ музыканта.

Было необычно сидеть в тёмной комнате, с жадностью пожирать набор готовых к употреблению продуктов и разговаривать с девушкой, которая длительное время упорно втаптывает тебя во френдзону. Хотя, длительное ли? Я попытался максимально сузить круг своего общения до людей, знакомых со мной не более трёх лет. Из "ветеранов" осталась только Алана да бывший одноклассник-журналист. Поэтому полтора года увиливания за Олей - для меня действительно длительное время.

– Я всё пытаюсь доказать, что Ублюдки - рак социума, а сам-то из-за своего сегодняшнего моветона скатился до нравственного уровня их клана, - внезапно признался я и набил рот сгущёнкой, ожидая Олиной реакции. Видимо, она не знала, что мне порой удаётся разговаривать не так односложно, как быдло с неполным общим образованием, поэтому Оля недоумевающе вылупилась на меня и никак не отреагировала на это заявление.

Всё-таки я не перестану ратовать за автономизацию Быдла как отдельного клана. Во-первых, их численность не меньше, чем у Ублюдков. Во-вторых, у них тоже есть свои особые законы и обычаи. В-третьих, они несут меньший вред, нежели Ублюдки и, если всё же умудряются что-то натворить, то делают это случайно в связи со своей недальновидностью. А почему бы и нет?

– Мы все попали в немного странную ситуацию, - констатировала Оля и продолжила после моего утвердительного кивка: - Думаю, надо постараться забыть всё. Просто забыть и стараться жить дальше.

– Признать, что государству, родным и друзьям насрать на наши проблемы, и жить дальше. Осознать, что мы по жизни будем одиноки и беспомощны, и жить дальше. Понять, что если покажешь свою слабость, тебя запинают ногами и посмеются, но жить дальше. Смириться с тем, что наше существование будет развиваться по примитивному, ничем не выделяющемуся из массы сценарию, и жить дальше. Принять тот факт, что до конца жизни придётся пахать на дерьмовой работе, есть дерьмовую пищу и взращивать своих неблагодарных выродков, и...

– Тролль, заткнись!
– не выдержала Оля, чей оптимизм за время нашего знакомства я изрядно подорвал. Сначала у неё зарождалась мысль, будто бы я в вечной депресии, но потом она поняла, что это всего лишь описание реальной жизни. Да уж, легко быть оптимистом, когда у тебя есть деньги. К счастью, мне удалось сдержаться от высказывания последней фразы, которая яро рвалась наружу.

– Ты так легко всё это говоришь: "Стараться жить дальше". Жить дальше - удел слабаков. Сильным духом хватает ума засунуть шею в петлю.