Мантык, охотник на львов

Но онъ чувствовалъ горе Мантыка, можетъ быть, даже и зависть, и потому шелъ домой со смятеннымъ сердцемъ, со смутной душой и боялся своего друга.

Въ маленькой комнат Ладогиныхъ было очень тсно. Вс сидли близко другъ къ другу, ярко освщенные свтомъ лампочки сверху.

Мамочка и Галина сидли на кровати, лицомъ къ окну, Селиверстъ Селиверстовичъ на стул у окна, Мантыкъ, совсмъ не замченный сначала Колей, примостился въ углу, на полу, гд сидлъ съ поджатыми ногами.

Коля не садился. Дома знали, что онъ велъ переговоры о поздк. И никто не врилъ въ ихъ успхъ, кром Мантыка, который и врилъ и боялся, что Колино дло выйдетъ. Онъ стыдился своего чувства и не могъ побороть его. Чувство было, по словамъ ддушки, самое скверное, чувство, идущее отъ Сатаны: — зависть.

Какъ только увидлъ онъ раскраснвшееся отъ быстрой зды на велосипед лицо Коли съ блестящими, точно звзды, глазами — онъ понялъ все. Онъ сжался въ своемъ темномъ углу и почувствовалъ, какъ дьяволъ овладлъ имъ и черное чувство зависти закопошилось и засосало у него на сердц.

Коля, счастливый всмъ, только что происшедшимъ, бросился къ матери. Въ его душ звонкими радостными напвами звучали слова Люси: — «я васъ люблю»; его сердце билось отъ ожиданія новыхъ и такихъ яркихъ впечатлній! Завтра!.. Уже завтра на поздъ и въ Марсель… Оттуда на пароход «Лаосъ» въ Джибути… А тамъ… пустыня… палатка… тропическое солнце, горы… скалы… и львы… львы..

Нервнымъ, ломающимся голосомъ, то, стоя въ углу у двери, то вдругъ подходя къ матери и цлуя ей руку, онъ разсказалъ все.

Все, кром напутственныхъ словъ Люси. О Люси не было сказано ни слова. Она осталась гд-то далеко, далеко въ уголк его сердца, куда не было доступа никому… даже матери.

Онъ кончилъ.

Завтра, въ одинадцать часовъ вечера, съ Ліонскаго вокзала, онъ детъ въ Марсель. Сегодня ихъ послдній вечеръ въ этомъ маленькомъ номер отеля!

— Мантыка-то, ты что же?.. Берешь съ собой? Аль нтъ? — раздался изъ угла хриплый, нарочно грубоватый голосъ…

— Мантыкъ!..

Коля покраснлъ до корней волосъ. Въ его голос послышались слезы и дрожали губы.

— Мантыкъ! Ты усумнился во мн… Но что я могъ сдлать? Я ду слугою… Меня берутъ, потому, что я умю говорить по англійски. Мантыкъ, пойми, родной, что я ничего не могъ сдлать для тебя.

— A длалъ ли что? Коля молчалъ.

— Ээхъ! — проскриплъ въ углу Мантыкъ. Это восклицаніе бичомъ ударило Колю. Оно было больне и оскорбительне пощечины. Коля совсмъ растерялся.

— Полно, Абрамъ, глупости болтать, — сурово сказалъ Селиверстъ Селиверстовичъ. — Чего надумалъ. Говоришь дуромъ, зря, чего самъ не понимаешь. Коля детъ за дломъ… Коля детъ слугою, потому что иначе нельзя… A теб… баловаться…

— Такъ про моего прадда, небось, не говорили, — проворчалъ сквозь зубы Мантыкъ.

— Съ кмъ себя сравнилъ! Ты стань, какъ онъ, тогда и говори… И времена не т… Стыдись.

Мантыкъ молчалъ. Онъ изъ своего угла разглядывалъ Колю. Нтъ, злобы, ненависти противъ друга у него не было… Но зависть была. Онъ сравнивалъ себя съ Колей.

«Щуплый Коля… Конечно, по-англійски, или по-французски говоритъ — мое почтеніе! Талантъ ему данъ. Да и дома въ Россіи, онъ разсказывалъ, бонны, да гувернантки учили, ну и маменька тоже, по русски, почитай, и не говоритъ съ дтьми… Да… все это такъ… Но только… Управится ли Коля, если на него, какъ на моего прадда, кинется левъ? Сможетъ-ли онъ схватить льва за заднія лапы и перебросить его черезъ себя? Какъ схватилъ и перебросилъ тигра мой праддъ?..

Мантыкъ покачалъ головой. Въ этомъ движеніи головы было сильное сомнніе.

«Ну, скажемъ, малый левъ… Такъ… котеночекъ… Пудовъ на шесть, не больше?.. Нтъ, ни за что не осилитъ… Погибнетъ тамъ Коля».

Въ комнат говорили. Наталья Георгіевна то волновалась, то умилялась подвигомъ Коли. Платокъ не разъ осушалъ ея глаза и уже намокъ слезами. Селиверстъ Селиверстовичъ подробно и длинно разсказывалъ Кол, какъ сдлать и вьючить животныхъ, какъ класть верблюдовъ, какъ ставить палатку, чтобы солнце въ нее не вошло, чтобы скорпіоны и тарантулы въ нее не залзли. Мантыкъ ничего не слушалъ. Свои были у него думы.

«Зависть?» — думалъ онъ. «Сколько охотниковъ по всему свту охотится — какое ему до этого дло? Онъ и не думаетъ о нихъ. Вотъ какой то англичанинъ Брамбль детъ охотиться… Ну и пускай — на здоровье… А вотъ, что Коля подетъ — это нестерпимо больно! Уже пускай бы разстроилось… Ай-я-яй, нехорошо, Мантыкъ, какъ нехорошо! Ддушка то заставлялъ заучивать заповди Господни, все тогда напиралъ: — «не желай дома ближняго твоего, не желай жены ближняго твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближняго твоего!»

И оправдывался самъ передъ собою Мантыкъ.

«Да ничего этого я не желаю. Ничего я не хочу. Ни дома его, ни жены, ни раба его… Я хочу быть съ нимъ. Охотиться съ нимъ. Помочь ему. Самъ стать слугой его, самого слуги. Разв-же это зависть?»

Селиверстъ Селиверстовичъ, какъ всегда, вдругъ спохватился, что ему идти въ гаражъ, заторопился и ушелъ, даже не взглянувъ на Мантыка.

Наталья Георгіевна обратилась съ какимъ то вопросомъ къ Мантыку. Онъ не отвтилъ. Свои думы шли у него въ голов. Она повторила вопросъ.

Тогда онъ вскочилъ и сталъ прощаться.

— Завтра проводимъ тебя, Коля! Ну, дай же Боже! Я такъ радъ за тебя.

И вышелъ безъ шапки, забывъ шапку на Колиной постели.

Мантыкъ спустился въ темнот уже на два пролета. Онъ не нажималъ кнопки электрическаго свта. Въ темнот было лучше. Онъ шелъ, еле двигая ногами. Точно прилипали он къ ступенямъ.

Вдругъ ярко, ослпительно, по всей лстниц вспыхнулъ свтъ. Маленькія ножки въ легкихъ башмачкахъ быстро затопотали внизъ по ступенькамъ. Тоненькій голосокъ обозвалъ сверху:

— Мантыкъ! Мантыкъ остановился.

— Фуражку… забылъ… — серебрянымъ звономъ залился Галинкинъ смхъ.

Галинка, — дв золотыя косы трепетали за спиною, бжала внизъ.

— Вотъ ваша шапочка.

Ясные, чистые, голубые глазки глядли въ темные, насупленные глаза Мантыка. Эти дтскіе, много плакавшіе глаза, видли глубоко, видли насквозь и Мантыкъ потупился подъ ними.

— Мантыкъ, — сказала Галина. — Такъ ли я все поняла, что «они» говорили? Коля детъ охотиться на тигровъ, какъ охотился вашъ ддушка?

Мантыкъ утвердительно кивнулъ головой.

Галина потупилась, смутилась. Блдный румянецъ освтилъ ея лицо. Когда она подняла вки и длинныя, загнутыя вверхъ рсницы раскрыли ея голубые глазки — въ нихъ была мольба.

— Слушайте, Мантыкъ, я ужасно прошу васъ. Позжайте съ Колей. А то мн такъ за него страшно!

Мантыкъ пожалъ плечами.

— Коля меня не беретъ, — мрачно сказалъ онъ.

— И не надо, вовсе не надо, чтобы онъ бралъ, — капризно заторопилась Галина… — Гд же ему взять? Денегъ нтъ… А вы тайно отъ него. Помните… когда я была больйа, мн снилось, что большой котъ помогалъ мам. Глупости, конечно… Такой мягкій, неслышный, невидный, очень какой услужливый котъ… И вы, какъ онъ… Понимаете: — Коля и не узнаетъ… Онъ воспротивится… Онъ, гордый… Скажетъ: не надо… самъ управлюсь… А вы безъ него позжайте, и все подл него… И если на него тигръ — вы сейчасъ его и колите. Понимаете?