Мантык, охотник на львов

— «Я тигра знаю до точности. Если тигръ пошелъ на насъ, и не кинулся молоньей, значить, ему, а не намъ плохо. Конецъ ему, значить, приходить, каюкъ! Изъ послдняго идетъ, слабетъ тигръ. Глазами не видитъ. Смерть застить ему глаза. Темно у него, какъ у умирающаго человка».

Все это мелькнуло въ ум у Мантыка въ т мгновенья, когда другой казакъ читалъ уже по себ отходную.

— За мной?! — крикнулъ Мантыкъ.

Кинулся самъ молоньей на тигра, схватилъ его за хвостъ и свалилъ на спину. Затмъ бросился на него съ ножомъ и прикончилъ его сильнымъ ударомъ подъ лвую лопатку.

Что твой, Галинка, Геркулесъ съ Немейскимъ львомъ!..

У камышеваго обрза появился громадный тигръ.

IV ТУРКЕСТАНСКІЕ СОЛДАТЫ

Нсколько минутъ Селиверстъ Селиверстовичъ сидлъ молча. Медленно макалъ подковку въ чай и лъ ее, неслышно жуя. Молчали и мальчики. Галинка тихо сказала: «ахъ!» и примолкла. И тишина стояла въ номер. И сталъ въ нее входить черезъ окно шумъ Парижскихъ улицъ. Загудлъ автомобильный гудокъ, затрещала гд-то, точно стрльба изъ пулемета, разладившаяся мотоциклетка.

Ддушка нахмурился и, точно хотлъ онъ прогнать эти городскіе шум и вернуть снова тишину далекой Туркестанской пустыни, — сталъ продолжать свой разсказъ.

— Да вдь и люди тогда тамъ были! Точно изъ стали сдланы, желзными обручами скованы! Долгъ, честь, слава, доброе имя Русскаго солдата были имъ дороже жизни, дороже всхъ радостей жизни. Не боялись они ни голода, ни жажды — свыклись съ ними! Не боялись ни смерти, ни ранъ.

Въ 1854-мъ году коканцы осадили такую же вотъ крпостцу, какъ та, гд жилъ Мантыкъ, — фортъ Перовскій.

Несмтная сила — восемнадцать тысячъ — пестрой ордой окружила фортъ. На форту всего 600 казаковъ и солдатъ Оренбургскаго линейнаго № 4 батальона. Тринадцать на одного! На форту вышли провіантъ и вода. Голодная смерть грозила гарнизону. Комендантъ форта, полковникъ Огаревъ, собралъ солдатъ и сказалъ имъ: -

— Солдаты! Насъ очень мало. Не боле шестисотъ можетъ выйдти изъ крпости… Что будемъ длать? Ихъ несмтная сила — насъ немного боле полътысячи.

И раздался голосъ изъ рядовъ Оренбургскаго линейнаго № 4 батальона: -

— Нужды нтъ въ большемъ, ваше высокоблагородіе! На завтракъ намъ ихъ только и хватитъ.

И по рядамъ прошелъ грозный ропотъ:

— Только дозвольте, ваше высокоблагородіе!

Въ шесть часовъ утра полковникъ Огаревъ вывелъ свой гарнизонъ изъ крпости на вылазку, а къ восьми, то-есть, къ солдатскому завтраку, — все было кончено. Пала подъ ударами казаковъ и солдатъ восемнадцатитысячная кокандская рать. Пала, сдалась и разбжалась…

Въ этомъ отряд, на форту Перовскомъ, участникомъ этого славнаго боя былъ уральскій есаулъ Сровъ. Нсколько лтъ спустя шелъ онъ съ сотней казаковъ черезъ пустыню къ городку Икану. И окружила его громадная сила коканцевъ — около двадцати двухъ тысячъ. Казаковъ немного боле сотни. Казаки положили своихъ лошадей, образовавъ изъ нихъ какъ бы живую крпостную ограду, а сами залегли за ними. Кокандцы предложили имъ сдаться. «Все равно — отъ смерти не уйдете». Казаки отвтили имъ гордымъ отказомъ. Кокандцы бросились на казаковъ. Четкими залпами казаки ихъ остановили. Тогда и кокандцы залегли кругомъ и открыли по казакамъ стрльбу. Три дня и три ночи казаки оборонялись. Лошади были перебиты. Казаки падали за ними отъ пуль.

— Сдавайтесь! — кричали кокандцы.

Молчаніе было отвтомъ. Есаулу Срову удалось послать нсколько казаковъ — и они пробились сквозь кокандцевъ. Онъ послалъ ихъ не для того, чтобы просить о помощи. Онъ зналъ — помощи подать нельзя. Не поспетъ къ нимъ подмога. Онъ послалъ только сказать, что онъ не можетъ выполнить своей задачи, что онъ окруженъ и погибаетъ. «Молитесь за меня!»

И вс они пали. Вс до одного были истреблены. И посейчасъ, какъ буря въ степи грозно поютъ наши уральцы…

Селиверстъ Селиверстовичъ взглянулъ на Абрама и въ два голоса, тихонько, чтобы не потревожить сосдей по комнат они запли:

«Въ степи широкой подъ Иканомъ, Насъ окружилъ коканецъ злой, И трое сутокъ съ басурманомъ, У насъ киплъ жестокій бой…

— Такъ-то, — сказалъ Селиверстъ Селиверстовичъ, вдругъ обрывая пніе…. Были люди! Не хуже героевъ древности. Вотъ въ гимназіи я училъ, какъ триста спартанцевъ обороняли горный проходъ ермопилы и вс пали. И на томъ мст была сдлана надпись: «странникъ, возвсти спартанцамъ, что вс мы триста пали, защищая Родину»…

Ихъ было триста и въ горномъ проход, гд оборона легче, уральцевъ было всего сотня въ безбрежной степи. Поставимъ ли мы имъ тамъ достойный памятникъ? Лишь псня наша казачья изъ рода въ родъ разсказываетъ о ихъ высокомъ подвиг… Вотъ и я Абрама учу, чтобы онъ зналъ и тоже своихъ сыновей и внуковъ, когда будутъ, научилъ… А надо бы на камн… какъ у Спартанцевъ!.. А, Галинка?

Галина, молча, кивнула головою….

— А то вотъ забываешь многое… При Скобелев было… Тоже окружили конные кокандцы нашу линейную роту… А ею командовалъ поручикъ, фииляндецъ, вотъ и не помню его фамилію, запамятовалъ. Не то Линдеквистъ, — солдаты звали его Плюнь-да-свисни, не то другой кто. Построилъ онъ карэ, самъ сталъ въ середин, трубка въ зубахъ. Командуетъ — залпы… Кокандцы совсмъ насдаютъ… А онъ, — показалось ему, что плохо пріемъ сдлали.

— Командуетъ: — «отставить!» — Это въ двадцати шагахъ отъ кокандцевъ-то! — Рота, какъ одинъ, брякнула «къ ног«. — А онъ снова тянетъ, не вынимая трубки изъ зубовъ: — «По кавалеріи! Пальба ротою!»…

Отбилъ таки кокандцевъ…

Вотъ, Галина, люди какіе были… Что твои Муціи Сцеволы, или братья Гракхи, только не нашлось для нихъ Плутарха, только не учатъ про нихъ въ школахъ!

V ТРИНАДЦАТЫЙ ТИГРЪ МАНТЫКА

Галина уже знала: — какъ разворчится Селиверстъ Селиверстовичъ, какъ начнетъ корить, что, молъ, не любимъ, да и не цнимъ, да не знаемъ мы своего Русскаго, и все за иностранцымъ тянемся, такъ и не остановить его никакъ, и пошла на хитрость.

— Ддушка, — сказала она, — вы же общали про тринадцатаго тигра Мантыка разсказать.

— Ну и общалъ… И разскажу… Только не сегодня. Ишь поздно какъ… Десятый часъ никакъ. Спать пора и старымъ и малымъ.

— Ддушка! — взмолилась Галина. — Сегодня мамочка дежурная. Вернется еъ первомъ часу. Я все равно до ея возвращенія не засну. Я днемъ выспалась. Разскажите про тринадцатаго тигра.

Селиверстъ Селиверстовичъ покрутилъ головой, справился со своими тяжелыми серебряными часами, что висли у него на бронзовой толстой цпи, покачалъ головою и сказалъ:

— Ну, ладно…. Но только потомъ — спать! Честное слово!

— Честное слово.

— Ну, такъ вотъ, какъ это случилось. Было это зимою, въ ноябр, въ 1858 году. Мантыкъ со своею сотнею находился тогда на форт Перовскомъ. Года за два до этого, на охот, спасая товарища, подмятаго громаднымъ кабаномъ, Мантыкъ получилъ рану въ руку. Рана сама по себ неопасная, но на охот, какъ водится, ее небрежно перевязали, она загрязнилась, и стала болть. Мантыка отвезли въ госпиталь. Тамъ ему руку залчили, но два пальца на рук остались у него сведенными и мшали ему. Но онъ былъ такой же сильный, ловкій и неутомимый охотникъ. Онъ положилъ уже двнадцать тигровъ.