Маршал северных направлений

Приход ОЛС вызвал постоянные налеты люфтваффе, наличие крупных артиллерийских кораблей сильно обеспокоило немцев. Ведь тем самым ставилось под сомнение их положение в Латвии и Эстонии, где поневоле приходилось держать пехотные соединения, чтобы избежать десанта с островов. А вот противнику было уже проблематично произвести высадку на Моонзунд — наличие там боевых кораблей и катеров, а также подводных лодок, прикрытых достаточными силами авиации, полностью исключало такую попытку. Оставалось только ждать морозов и ожидать когда проливы замерзнут, и уже перейти по льду н Моон и Вормс. Но даже такой переход не факт что состоится — оба острова потихоньку превращаются в сплошной укрепрайон, до войны на Эзель завезли много цемента. И сейчас вся прибрежная полоса с видом на материк прикрывается цепочками дотов с установленными пушками и пулеметами, подавить которые можно только тяжелой артиллерией с прямой наводки, что невозможно — на открытом льду такие орудия будут быстро уничтожены береговыми батареями…

Дрозд прекрасно понимал, что удерживался Моонзунд с одной целью — притягивал к себе вражескую авиацию, которая бомбила бы Ленинград, и своим фактов влиял на все расчеты Берлина, особенно при транспортировке железной руды из Швеции, и перевозкам с Финляндией. А то, что никакой эвакуации не будет, это уже все осознали, видя как лихорадочно, не взирая на потери перевозят на острова пополнение, боеприпасы, очень много продовольствия и топливо — уголь, мазут для кораблей, солярку для подводных лодок, бензин для автотранспорта и авиабензин для самолетов. Запасы делались с расчетом дотянуть до середины весны, при жесткой экономии до начала следующего лета. То же топливо заливали в подземные хранилища, прятали в бочках под навесами и в сараях, складировали на многочисленных хуторах зерно и муку. На островах хватало скота, рыбаки выходили на лодках в море — голод резко увеличенному в численности гарнизону не грозил. Так что долгую осаду можно выдержать, но ведь можно же было все приготовления делать заранее, еще летом, тогда бы не было таких потерь…

Батарея Цереля после подрыва в начале октября 1941 года — ее подземелья остаются затопленными до сих пор, сами башни разобрали на металлолом. На строительство двух таких батарей Моонзунда ушло циклопическое количество бетона, а истрачено средств как на постройку Днепрогэса…

Глава 46

— Даже если половина Балтийского флота погибнет в Моонзунде, то свою стратегическую задачу оборона архипелага выполнила. И те огромные средства, что пошли на возведение береговых батарей, особенно башенных, потрачены не зря. И корабли построены именно для боя — не стоять в Неве, а сражаться с врагом до последнего снаряда. И если бы все те огромные запасы топлива и боеприпасов, что бросили в Риге и Либаве, были заранее завезены на острова, да еще доставлены из Таллинна, а ведь там врагу тоже немало оставили на поживу немало всякого добра.

По лицу Кулика пробежала судорога — желваки на скулах заходили под кожей. И хотя отчеты и рапорта были старательно «приглажены» участниками событий, однако картина вырисовывалась ужасающая. Да и по тому, как сам Жданов держал лицо «каменным», секретарь ЦК все прекрасно знал — именно Андрей Александрович курировал флот. Но щадить его самолюбие Кулик не стал, наоборот, заговорил с яростью:

— Да-да — эвакуировали немногое, Трибуц просто бросил все, включая сотню зенитных пушек, которые не сняли с позиций. А еще многие тысячи тонн продовольствия и фуража не на прокорм вермахта бы пошли, а гарнизону Моонзунда. И на острова должен был отступить 10-й стрелковый корпус, а не пойти на корм рыбам во время перехода, и тем более не сдаваться в плен, когда десять тысяч бойцов на причалах позорно бросили. Если бы все было предусмотрено заранее, а не дано на «откуп» паникерам в адмиральских фуражках, то сейчас бы не пришлось отправлять из Ленинграда конвои по минным заграждениям. Так что пусть идут в море сейчас, и сражаются — там они принесут огромную пользу Ленинграду. Нас почти не бомбят, Андрей, потому что люфтваффе есть чем заняться. Налеты на Берлин были яркой демонстрацией, но она в расчет немцами взята, как и высадка возможного десанта с островов, если мы проведем крупную наступательную операцию уже этой зимой, а мы ее обязательно проведем!

— А если неудача, ты понимаешь, что тогда будет? Финский залив минами так перекроют, что на Моонзунд мы ни одного корабля отправить не сможем. Все острова на пути, которые мы сейчас укрепляем всячески, финнами захвачены будут — они пешком до них по льду дойдут. А гарнизон будет обречен — мы потеряем восемьдесят тысяч красноармейцев и краснофлотцев, восемьдесят тысяч, всех, и тех кто там был, и тех кого сейчас перебрасываем подкреплениями. А ведь ты настаиваешь на том, чтобы туда еще двадцать тысяч бойцов доставить…

— Хотелось бы больше, но это вряд ли получится, — совершенно хладнокровно произнес маршал, поглядывая на раскрасневшегося Жданова. И наклонившись, негромко произнес:

— Эта зима единственный момент, когда мы можем отогнать немцев достаточно далеко, просто потому, что они рассчитывали вести боевые действия так долго. И не озаботились резервами, в то время как у нас идет перманентная мобилизация. Так что пока противник двигается, он будет побеждать, но стоит ему только остановиться, да еще в конце ноября, то покатится назад, если мы хорошо нажмем. Да мало танков и авиации, но так и у немцев их уже будет немного, и даже хуже — станет значительно меньше. Очень благоприятный момент для перехода в контрнаступление с самыми решительными целями. И неужели мы не воспользуемся таким моментом?! Особенно здесь, под Ленинградом, ведь в резерве группы армий «Север» осталась всего одна танковая дивизия? Да к ней приложены пара моторизованных дивизий, от которых прока на снегу при морозах немного?

— Я уже давно не удивляюсь твоему предвидению, Григорий, — Жданов был серьезен как никогда, — но считаю, что ты знаешь намного больше, чем говоришь. Так что давай начистоту, чтобы решить этот вопрос раз и навсегда. Ты ведь знаешь, как будет идти война?

— Знаю, только эта война с середины сентября уже не походит на ту войну, которая случилась на самом деле, — осторожно ответил маршал, специально выделяя слова. — Начались серьезные изменения, очень значимые, которые могут сыграть, и сыграют решительную роль в конечном исходе войны. Ведь даже если она закончится на полгода раньше, мы не потеряем людей и ресурсы, которые мы должны были потерять. По крайней мере, один миллион жителей Ленинграда и эвакуированных в город уже не умрут этой страшной блокадной зимой от чудовищного голода.

Жданов произнесенные маршалом слова воспринял с удивительным хладнокровием и стоицизмом, что потрясло Григория Ивановича — ведь по лицу было видно, что секретарь ЦУ поверил, но такая реакция была поразительной. Только лицо немного почернело, осунулось.

— Что-то подобное я предполагал в начале сентября, только думал, что все будет гораздо хуже, — голос Андрея Александровича прозвучал настолько ровно, что самообладанию этого человека можно было поражаться. — И так понимаю, что ты отбив МГУ, а потом сумев организовав отпор артиллерией, и сорвав приготовления к штурму, сильно изменил обстановку под Ленинградом, очень сильно изменил. Ведь так, Григорий?

— И не только здесь — три дня тому назад защитники Моонзунда должны были прекратить сопротивления, и острова полностью захвачены немцами. И предприятия города уже задыхались бы от нехватки электроэнергии, наступил бы коллапс. Немцы должны были еще 8 сентября выйти к Ладоге, а сейчас бы начали наступление на Волховстрой и Тихвин. О последствиях можно не говорить, ГЭС пришлось остановить, а от Тихвина начать контрнаступление во второй половине декабря. Да, штурм Ленинграда не удался бы, но Красногвардейский укрепрайон «срезали», и противник вышел к заливу между Стрельней и Петергофом, отрезав 8-ю армию на плацдарме у Ораниенбаума. И все — потихоньку удушал город с остановившимся производством в кольце осады, а голод сделал дальше свое дело. И так на протяжении девятисот дней и ночей, а окончательного прорыва блокады дождались всего восемьсот тысяч жителей в январе 1944 года. Хладнокровия Жданов не потерял, смотрел на Кулика с прищуром, как бы переоценивая его на своих внутренних «весах». И тот прекрасно понимал, что через несколько минут наступит «момент истины», которые решит его судьбу окончательно. Но Григорий Иванович сам пошел на эту откровенность, осознавая, что тянуть дальше нельзя…

К сожалению, южное направление не было прикрыто также, и на Орел 2-я танковая армия Гудериана прорвалась почти беспрепятственно. Но сейчас уже стала формироваться совсем иная реальность…

Глава 47

— Давай так, Григорий Иванович, что ты маршал Кулик, я нисколько не сомневаюсь, как и Климент Ефремович. И не двойник, подменыш — я твой путь до станции Назия чуть ли по минутам определил. А вот там с тобой апоплексический удар случился, последствия которого я в тот же день вечером увидел. Странный удар, скажу так — у людей от инсульта обычно память отшибает, говорить не могут, мычат поначалу. Ты же выпрямился и совсем другим стал, что нас озадачило, пусть не сразу, но серьезно. И дело тут не в сбывшихся пророчествах, вернее, не в них одних. Клим тебя как облупленного знает с гражданской, говорит повадки твои остались, тот же почерк, а вот не ты это, и все — знаний ворох появился, латынь где-то выучил с английским языком, и образование не меньше гимназического, а то и выше. Складная речь у тебя стала, Гриша — а главное — водку теперь на дух не переносишь, а до того без стакана в день обходится не мог.

— Тело требует выпить, каждый день желает с утра, только этим его держу, — Кулик усмехнулся, приложив пальцы ко лбу. — И насчет образования ты не ошибся, две академии закончил, военных. А речь другая потому, что не знаю, как обладатель этого тела говорил раньше, приспособился я к оболочке, а начинка совсем иная. Память реципиента полностью стерта, пытался, но не могу ей воспользоваться — вот такая амнезия случилась. Другого времени я человек, Андрей, совсем иного – я из будущего, родился, вернее, только появлюсь на свет, спустя четверть века после твоей смерти.