Маршал северных направлений

Рядом произнес кто-то из курящих танкистов, но над его шуткой командиры не засмеялись, видимо, все так себя чувствовали в данный момент. Только дымили папиросами, над чем-то размышляя, и никаких между собой разговоров на привычные посторонние темы не вели. Каждый переосмысливал те два часа, которые были отнюдь не тягостными, как ожидалось — они пролетели как одно запоминающееся мгновение.

Маршал с ними как отец с неразумными детьми говорил, «ласково» поглядывая с нескрываемой жалостью как на юродивых, а это больше всего потрясло полковника Черняховского — не топал ногами, не грозил страшными карами, как вел себя обычно, в «зимнюю войну». Кулик так «перетряс» все руководство артиллерии на «перешейке», и то, что маршал очень грубый человек и отличается особой жесткостью, которой удивить сейчас было невозможно, знали в армии все командиры.

Но Иван Данилович увидел совершенно другого человека, внутренне совершенно непохожего на тот образ, который знали по службе с ним. Маршал походил на измученного болезнью, но при этом не грубого «солдафона», а ехидного, резковатого, но при этом по-настоящему доброжелательного командующего фронтом. И такое поведение не было притворством, всегда видно человека искренне переживающего за общее дело, а не только то, которое ему поручено распоряжением «сверху». Говорил простые и понятные каждому танкисту вещи, но такие примеры подбирал, что каждому становилось плохо — ведь мало кто не допустил ошибок именно в этом. Не корил за них, а вникал даже в мелкие детали, разбирая их так, что становилось тошно.

И ведь все по существу, ничего надуманного или лишнего! Исключительно «голые» факты, с разбором примеров, и каждый узнавал в том свои действия, только теперь видел во всей неприглядности.

Нельзя отправлять танки в наступление без должной разведки неприятеля, но такое было постоянно, особенно в боях в Литве. Недопустимо переть на изготовившуюся к отражению танковой атаки вражескую пехоту — но это всегда игнорировалась как на поле боя самими командирами, так и распоряжениями начальства. И горели десятки танков, что попадали под шквальный огонь 37 мм ПТО и многих десятков ПТР — вражеские дивизии имели колоссальное, больше полутора сотен противотанковых «аргументов», пробивающих тонкую, меньше дюйма толщиной броню навылет. И эвакуация подбитой техники не была организована — сотни боевых машин так и остались брошенными вдоль дорог, по которым отступали на северо-восток потерпевшие поражение в приграничном сражении советские механизированные корпуса. Их били один за другим — 12-й и 3-й в Литве, 21-й у Двинска, 1-й, «элитный» в Псковском укрепрайоне, а 10-й «растаял» как брошенный в кипяток сахар уже на Лужском рубеже.

Потери росли как снежный ком — его 28-я дивизия в первые две недели боев потеряла практически всю матчасть, а того что осталось не хватало для укомплектования одного танкового батальона. И так было повсеместно, у всех командиров одни и те же ошибки — танки посылались в бой без поддержки пехоты и артиллерии, и противник этим умело пользовался. Командиры стрелковых корпусов и дивизий всячески старались с помощью танкистов «залатать дыры» во фронте, и буквально «раздергивали» танковые соединения, изымали из них полки, батальоны и роты, что приводило к возрастанию потерь, причем не по боевым причинам. Просто оторванные от своих частей танковые подразделения не имели возможности отремонтировать даже несложные поломки, и не могли эвакуировать машины в тыл, и те приходилось просто бросать. Да что там батальоны — полностью «растащили» 1-й механизированный корпус, и когда немцы прорвались к Острову и Пскову, от него остались два неполных танковых полка с мотоциклистами. Причем все три дивизии действовали с большим отрывом друг от друга, а лучшую 1-ю танковую генерала Баранова отправили на север. А там даже отдельной ротой действовать затруднительно, кругом непроходимые леса с болотами, да россыпи валунов — местность приполярная…

— Что скажешь, Иван Данилович?

Подошедший полковник Орленко был как-то скован и задумчивый — взгляд как бы вовнутрь обращенный, словно вспоминал минувшее. Такими, впрочем, были все танкисты — выволочку получили знатную, для самолюбия обидную, но полезную. Просто маршал показал никчемность их действий, ошибок, и при этом не просто отругал.

— Натыкали нас как котят в собственное дерьмо, — отозвался Черняховский, прекрасно понявший подоплеку вопроса, — причем сделали так элегантно, что скверно себя чувствуешь. Лучше бы ногами топал, да матом нас всех крыл в три погибели — легче было бы на душе. Но за дело — ведь столько танков зазря погубили, экипажей. Теперь получили по бригаде вместо дивизии, и воевать придется намного лучше — потери не возместят, в пехоту отправят, с полковничьими «шпалами» на батальон.

«Послание» маршала все прекрасно поняли — теперь кто рискнет инструкции нарушить, сменит цвет петлиц незамедлительно. А так как бригады небольшие, то действовать нужно воедино, так что никаких «раздергиваний» больше не допустят — роту туда, взвод сюда. Только действовать целиком, не иначе, и там где на усмотрение комбрига будет лучше. А кто из пехотных генералов нарушать распоряжения маршала будет, то на первый раз поддержки танков лишен будет, а на второй будет незамедлительно загнан в самый глухой участок фронта, в болота, парой батальонов укрепрайона командовать. А то еще что похуже над ним придумают — фронт протяженный, рядом Карелия, а там места есть совсем гиблые.

— Это еще ничего, в пехоту, маршал вообще может загнать туда, где Макар телят не пас. Комендантом на какой-нибудь остров, с киркой и лопатой. Но и прав будет — теперь танки беречь надобно, у нас их мало осталось, а производство в тылу только налаживается. Каждый БТ и Т-26 приходится считать. Не говоря о Т-34 и КВ.

Черняховский кивнул — мехкорпуса с дивизиями расформированы, вместо них остались бригады, в каждой всего по два танковых батальона с урезанными штатами — в ротах по десять легких, или по семь средних танков, а в тяжелых танковых полках в ротах вообще по пять «климов». Но ведь сами виноваты в таком положении — воевали бездумно, сделали массу ошибок, вот и остались почти без танков. Нет, кое-что наскребли по «сусекам», но правильно говорят в таких случаях — «остатки былой роскоши»…

Еще одна САУ сорок первого года, производимая в Ленинграде в условиях безнадежности и отчаяния. Ставили полковую пушку на те Т-26, которые даже после ремонта нельзя было «нагрузить» дополнительной экранировкой — не «вытягивал» отработанный мотор, не выдерживала изношенная подвеска. Да и само количество снятых с производства танков сокращалось с каждым днем…

Глава 38

— Дивизии 4-й и 7-й армий уже полностью выдохлись, нужно переходить к обороне на достигнутых рубежах. Непрерывное наступление уже продолжается полмесяца, и гнать войска дальше вперед не стоит, Кирилл Афанасьевич. Финны будут стойко обороняться на «старой» границе, а нам нет никакого резона увязнуть в позиционных боях.

Григорий Иванович посмотрел на карту — линия фронта сдвинулась от Свири на почтительную сотню километров, а местами и чуть больше. Хотя собственно к старой границе удалось выйти у Салми, но там Ладога, дорога идет рядом с ней, и постоянно под огнем канонерских лодок, так что продвижение тут шло гораздо быстрее. Свою роль сыграл и десант между Тулоксой и Видлицой, целая полоса побережья оказалась занятой в тылу финских войск. Тут у Маннергейма нервы и не выдержали — он отдал приказ на отвод 6-го армейского корпуса Тайвелы. Ситуация для финского генерала была крайне сложной, но надо отдать ему должное, он смог из нее выпутаться, отходя напрямую через леса и болота. Правда, ему пришлось бросить тяжелую артиллерию и несколько танков, захваченных вполне исправными — и все это добро имело советское «происхождение» — финны его захватили в ходе своего наступления. И тылы тоже ухитрились вывести, хотя многое побросали, стараясь вынести побольше раненных — люди для финнов были намного важнее техники и запасов, хотя страна бедноватая. Но не все — кое-какие батальоны оказались в «мотти» и были целиком уничтожены, особенно пострадала 163-я германская пехотная дивизия, что поддерживала союзников. У нее «откусили» целый пехотный полк, хотя части солдат удалось вырваться из окружения, и при этом немцы оставили весь автотранспорт с дивизионной артиллерией — 150 мм и 105 мм гаубицами.

Так что в Приладожской Карелии сейчас произошло то, что должно было случится в сорок четвертом году, но тогда положение для финнов было безнадежное, никто не сомневался, что «третий» рейх со своими союзниками потерпит поражение. Сейчас же свою роль больше сыграло то, что противник нарвался на встречное наступление с превосходящими силами, не успев перейти к обороне. Да и отправили против него не легкие танки, а два полка тяжелых КВ, к которым добавился третий. К тому же коммуникации в тылу были перерезаны егерями — к собственным «мотти» финны оказались не готовы, и противодействие оказалось запоздавшим и неэффективным. Ведь одно дело гонять по лесу партизанский отряд или отбившийся батальон, и совсем другое обнаружить вооруженную до зубов дивизию из опытных бойцов, имеющую на вооружение разбираемые для переноски 76 мм пушки и 107 мм минометы. И надежды на немцев не оправдались — пару раз отбомбившись по флотилии и потопив несколько кораблей, люфтваффе прекратило атаки, потеряв десяток самолетов, сбитых истребителями и зенитной артиллерией. Так что «зуб» на Гитлера у Маннергейма появится, «напильником точить будет» — можно не гадать, что бывшему царскому генералу сейчас собственное кресло начало припекать задницу.

— Следует потихоньку выдвигать из резерва прежний состав этих армий, пусть занимает оборонительные позиции, и держит их теперь до следующего лета. Командарму передать командование своему заместителю, надеюсь, генерал-лейтенант Попов справится в обороне. Приморский участок, то есть от самой Ладоги, превратить в укрепрайон, 142-й и 314-й дивизиям занять оборону. Из резерва выдвинуть на замену 272-ю дивизию — этих трех дивизий вполне достаточно, чтобы удержать позиционную линию. Генерал-лейтенанту Попову, как моему заместителю, прибыть в Ленинград, для него тут найдется масса дел, которые необходимо разрешить.