Маршалы Наполеона
Шрифт:
Генерал Келлерман
После отставки Шерера (в марте 1796 г.) перед Директорией вновь остро встал вопрос о главнокомандующем Итальянской армией. В самой армии на этот счет были свои соображения. Почти никто не испытывал сомнений в том, что пост командующего займет Массена. Когда же стало ясно, что командующим будет генерал Бонапарт — «генерал вандемьер»[56], как ехидно именовали его армейские ветераны, это вызвало почти всеобщее негодование среди высшего офицерского корпуса Итальянской армии. Причиной тому был, конечно, не маленький рост нового главнокомандующего — 5 футов, 2 дюйма и 4 линии[57]; для сравнения: Массена, который годился на этот пост, был лишь двумя дюймами выше Бонапарта. Бонапарта невзлюбили за то, что он был «человеком со стороны», назначенцем, которому покровительствует директор Баррас, и т. д., и т. п. Несомненно, что и сам «обиженный» Массена разделял подобные чувства в отношении «военного из прихожей», интригами оттершего его, победителя при Лоано, от законно принадлежащего ему поста. Генерал Тьебо, впервые увидевший Массена в 1796 г. (и, добавим, бывший его адъютантом во время Итальянской кампании 1796/97 гг. — А. Е.), оставил его красочный портрет: «Массена не получил ни воспитания, ни даже начального образования, но на всем его
Вернемся, однако, к событиям весны 1796 г. на Итальянском фронте. Новый командующий армией, генерал Бонапарт, прибыл в ее штаб-квартиру в Ниццу уже 26 марта и на следующий же день вызвал к себе командующих дивизиями генералов Массена, Серюрье, Лагарпа и Ожеро. «К этому их обязывает его звание и должность, хотя легенда и приукрасила их первую встречу»{129}. Суть легенды, о которой упоминает Жан Тюлар, состоит в том, что Бонапарт уже во время своего первого свидания с подчиненными ему генералами сумел дать им понять, «кто в доме хозяин». В описании Ипполита Тэна эта сценка выглядит так: «Несколько дивизионных генералов… являются на главную квартиру, весьма недружелюбно настроенные по адресу маленького выскочки, присланного к ним из Парижа… Их вводят, и Бонапарт заставляет их довольно долго прождать себя. Наконец он является, надевает шпагу, шляпу, объявляет им о своих намерениях, отдает приказания и отпускает. Ожеро не проронил ни слова; опомнился он только на улице и, спохватившись, принялся за свою обычную ругань; однако он не мог не сознаться, так же как и Массена, что «этот невзрачный генералишка нагнал-таки на него страху; он и понять не может, откуда взялось то превосходство, которым он почувствовал себя раздавленным с первого взгляда»{130}.
Генерал Тьебо
Происходила ли эта встреча действительно так или это — плод фантазии мемуаристов, растиражированный рядом историков{131}, теперь уже нельзя определить со сколько-нибудь большой долей достоверности. Но это, в сущности, не так уж и важно. «Кампания 1796 года… переменила ход военной карьеры Массена… и из главного советчика командующего армии он превратился в его правую руку и преданного исполнителя его приказов»{132}. Впрочем, человек с 14-летним воинским стажем еще до Революции, умел повиноваться, и подчиненное положение, в которое он попал с 1796 г., по-видимому, не слишком его тяготило. К тому же он много чего получил взамен. Бонапарт открыл перед своими боевыми соратниками, в их числе и перед Массена, широкое поприще славы. Воюя под его началом, талантливые честолюбцы, даже будучи простыми исполнителями приказаний свыше, добивались новых чинов, почестей, званий, богатства и известности. За редким исключением, все люди, знавшие Массена не понаслышке, отмечали две преобладающие черты его характера: неукротимое честолюбие и неуемную страсть к деньгам. «Массена любил очень две вещи, — писал Бурьенн, — славу и деньги; что касается до так называемых почестей, то он заботился только о тех, которые происходят от командования армией…»{133}. Бонапарт, с самого начала «раскусивший» Массена, в изобилии дал ему и первое и второе.
Кампания 1796–1797 гг., первый Итальянский поход Бонапарта, ознаменовавшийся длинной вереницей громких побед над австро-сардинскими войсками, для Массена началась с происшествия, чуть было не перечеркнувшего его дальнейшую военную карьеру. Нанеся поражение австрийскому авангарду близ Кайро, Массена отправился отпраздновать победу на постоялый двор, находившийся неподалеку. Эта «идея» посетила командующего первой дивизией, когда он узнал, что поспешно отступавшие австрийцы оставили ему в качестве трофея богато сервированный стол. Покинув своих солдат на отбитой у неприятеля позиции, Массена вместе с несколькими офицерами штаба отправился на импровизированный банкет. Веселье было в полном разгаре, когда запыхавшийся вестовой сообщил генералу, что австрийцы внезапно контратаковали его дивизию. Массена, пробравшись через линию австрийских аванпостов, сумел появиться в расположении 1-й дивизии в критический момент и исправить положение, реорганизовав свои силы и остановив неприятеля. Однако один из батальонов, занимавший позицию на отроге высокого холма, оказался отрезанным от основных сил дивизии Массена и, по всей видимости, был обречен на гибель. Не долго думая, Массена сам, без провожатых, добрался до расположения этого батальона и, вскарабкавшись по крутому склону, показал солдатам, как им надо действовать, чтобы в целости и сохранности спуститься к подножию холма. Следуя за своим генералом, весь батальон, не потеряв ни единого солдата, осуществил этот рискованный маневр под самым носом не ожидавших ничего подобного австрийцев{134}.
Битва при Риволи
Во всех последовавших военных операциях Итальянской армии: стремительных маршах, стычках, сражениях, осаде крепостей — дивизия Массена принимает самое деятельное и непосредственное участие. На боевом счету у Массена битвы при Монтенотте (12 апреля 1796), Дего (14–15 апреля), взятие Кераско (25 апреля), битва при Лоди (10 мая), взятие Вероны (3 июня), битва при Лоано (3 августа), битва при Кастильоне (5 августа), взятие Пескиеры (6 августа), ряд мелких стычек и боев в сентябре — октябре 1796 г., знаменитое сражение при Арколе (15–17 ноября) и обессмертившая имя Массена трехдневная битва при Риволи (13–15 января 1797 г.). Появление на риволийском плато дивизии Массена, ее отважные действия, неукротимый наступательный порыв решили исход битвы в пользу французов{135}. «Благодаря своевременному вмешательству Массена вся французская армия смогла перейти в контрнаступление, — пишет Д. Маршал-Корнвол, — и овладеть позициями и орудиями, потерянными дивизией Жубера». Сражение было выиграно. Именно тогда Наполеон назвал Массена — «l’Enfant cheri de la Victoire» («Любимое дитя победы»). Неудивительно поэтому, что, когда Наполеон станет императором французов, а Массена — маршалом Франции, повелитель пожалует ему титул герцога Риволи. Но это случится еще очень не скоро…
Тогда же, в 1796–1797 гг., отношения между главнокомандующим, генералом Бонапартом, и дивизионным генералом Массена складывались отнюдь не просто. Бонапарт ценит проницательность, активность и упорство Массена. Однако по своим человеческим качествам, а главное, по преданности к своей особе он скорее отличает неутомимого начальника штаба армии генерала Бертье или неразлучного с ним со времен Тулона Жюно, за неукротимый нрав прозванного «бурей», нежели щуплого и молчаливого уроженца Ниццы. Правда, в своих частных, не предназначенных для публики письмах, главнокомандующий воздает Массена должное. Так, в письме к своей супруге Жозефине от 23 мессидора IV года (11 июля 1796 г.) он, к примеру, сообщает ей следующее: «Выехав с трудом из Ровербеллы, я узнал, что неприятель
показался в Вероне. Массеновы диспозиции были весьма удачны. Мы взяли 600 пленных и три пушки…»{136}. Официальные бумаги за подписью главнокомандующего также содержат лестные для Массена строки. В приказе Бонапарта о дальнейшем наступлении армии после победы при Риволи была такая фраза: «Главнокомандующий желает, чтобы отважная дивизия и ее талантливый генерал (т. е. Массена. — А. Е.) внесли свой вклад в те успехи, которые нам еще предстоит обрести»{137}.За все время Итальянской кампании 1796–1797 гг. Бонапарт не раз выказывает знаки внимания командиру 1-й дивизии. По его распоряжению вскоре после битвы при Кастильоне майор Мармон отвозит в штаб-квартиру Массена почетную саблю…
Несмотря на все это, отношения между главнокомандующим и одним из самых одаренных его генералов продолжают оставаться весьма прохладными. Объясняя причину этой отчужденности, Мишле видит ее в том, что Бонапарт «считал его (Массена) первым между всеми, имел слабость завидовать ему»{138}. Не будем комментрировать это утверждение историка, известного своим гиперкритическим отношением к Наполеону, но обратимся к конкретным фактам. Они таковы. Будучи человеком крайне самолюбивым и амбициозным, Андре Массена часто обижался на главнокомандующего, считая, что тот недооценивает его вклад в ту или иную победу. Как-то раз в письме к Бонапарту[58] он даже отважился рассуждать по поводу одного донесения командующего в Париж: «Я сожалею о докладах по поводу Лонато и Ровередо, — писал Массена, — в которых вы не воздали мне справедливость, вполне мною заслуженную. Эта забывчивость разрывает мне сердце и приводит в смятение мою душу. Я принужден напомнить вам то, что победа при Сен-Жорже была одержана благодаря моим распоряжениям, моей энергии, моему хладнокровию и моей предусмотрительности»{139}. Эта «простота героя» (выражение Мишле) сильно не понравилась Бонапарту. Не ответив прямо на упреки Массена, Наполеон, однако, сделал это опосредованно. Вскоре после того, как ему вручили письмо из штаба 1-й дивизии, Бонапарт приказал Бертье вынести Массена выговор за то, что он произвел шестерых офицеров в командиры бригад и двенадцать человек в батальонные командиры без согласования этого вопроса с вышестоящим начальством{140}. Таким образом, очевидно, что главной причиной «недоразумений» между главнокомандующим и командиром 1-й дивизии было то, что Наполеон не смог (а может быть, не захотел) оценить Массена по достоинству, чем и вызвал бурную реакцию последнего, еще больше осложнившую и без того непростые отношения между ними.
Массена, и в этом, очевидно, проявилась гибкость его характера, присущая итальянцам, правда, извлек из инцидента с письмом должный урок. Никогда и ни при каких обстоятельствах он больше не повторит своей ошибки, обращаясь напрямую к Наполеону, укоряя его в «забывчивости» и несправедливости.
В свою очередь, когда после подписания прелиминарных условий мирного договора с Австрией в Леобене (в апреле 1797 г.) Бонапарту понадобилось передать в Париж известия о достигнутых соглашениях, он поручил сделать это Массена{141}. У биографов Массена нет недостатка в ответах на вопрос, почему выбор Бонапарта пал именно на Массена, а не на кого-либо другого{142}. Однако, как нам представляется, направляя Массена в Париж, куда до него и после него он посылал Мюрата, Ожеро, Бернадота, Бонапарт вряд ли имел в виду какой-то хитроумный, расчетливый план действий. Массена должен был всего лишь передать леобенские прелиминарии по назначению, и только.
Париж. Люксембургский дворец
В Париж Массена прибыл вечером 6 мая 1797 г. В тот день ему исполнилось 39 лет, и он впервые очутился в столице. Неизвестно, какие чувства он испытал, оказавшись в «этом городе тщеславия», по ироническому определению Стендаля, но легко предположить, что его переполняла гордость. Ему, совсем еще недавно никому не известному солдату, было поручено возвестить правительству Республики о победах Итальянской армии, о том, что древний дом Габсбургов, смирив свою гордыню, готов пойти на заключение мира с Францией… Генерала встретили со всей возможной торжественностью. Он был представлен директорам Баррасу, Карно, Ларевальеру-Лепо и 9 мая даже произнес речь на официальном приеме в Люксембургском дворце. «Граждане директоры, — патетически восклицал он, — солдаты Итальянской армии являются ревностнейшими защитниками Республики и Конституции 1795 года… отдайте лишь приказ, граждане директоры, и покорители Италии, рука об руку с победоносными воинами Самбро-Маасской и Рейнской армий без промедления отважатся на новые битвы, дабы сокрушить жалкие остатки коалиции и принудить самых упорных неприятелей трепетать при одном упоминании Французской Республики»{143}.
Вряд ли высокопарная декламация Массена произвела сколько-нибудь сильное впечатление на привыкших к подобным официальным проявлениям «патриотических чувств» парижских политиканов. Тем не менее власти Республики не оставляют генерала без награды, вручив ему почетную саблю, изготовленную на версальской оружейной фабрике. За этим отличием следует другое: Массена становится членом Совета старейшин[59].
Правление Директории клонится к закату. Внутри правительства нет единства. Законодательный корпус раздирает фракционная борьба. Для человека, обладающего склонностью и «талантом» к политической интриге, открывается широкое поле деятельности. Однако Массена не интриган и не «политик». Он «отлично видит все тайные козни в столице и не испытывает восторга по поводу своего нового отличия — членства в Совете старейшин, ибо крайне страшится реставрации «исторической монархии»[60], в случае которой опасается того, что «наши внушающие уважения раны превратятся в повод, чтобы подвергнуть нас проскрипции»{144}.
В конце июня 1797 г. Массена покидает Париж, едет к семье в Антиб и, пробыв там несколько дней, через Геную и Алессандрию отправляется в Милан. Как пишет один из его биографов, в течение последующих двух лет каких-либо особых событий в жизни Массена не произошло{145}. Это, впрочем, не совсем верно. Дело в том, что в 1798 г. Директория поручила Массена принять командование французскими войсками, оккупировавшими Рим и его окрестности, сменив генерала Бертье, отправившегося вместе с Бонапартом в Египетскую экспедицию. По прибытии в «Вечный город» Массена сразу же столкнулся с рядом трудностей, доставшихся в наследство от его предшественника. Войска были одеты в какие-то лохмотья, плохо накормлены и не получали жалованья в течение многих месяцев. Фактически, когда Массена явился к месту своего нового назначения, он застал вверенных ему солдат в состоянии мятежа. «Недовольство распространилось столь широко, — пишет по этому поводу его биограф, — что новый командующий немедленно приказал всем солдатам, за исключением примерно трех тысяч, покинуть город»{146}. Однако при всех своих бесспорных военных заслугах Массена совсем не обладал другим, совершенно необходимым в создавшейся ситуации достоинством, — умением в мирной обстановке внушать доверие к своим словам и поступкам. Та страсть к накопительству, которую почти единодушно отмечали у него современники, не способствовала популярности Массена в войсках. Известны случаи, когда он буквально вымогал у своих солдат деньги и трофейные ценности, если узнавал, что таковые у них имеются. Посылать подобного командующего в войска, доведенные до отчаяния вороватостью армейских поставщиков, с которыми Массена всегда жил душа в душу, означало играть с огнем. Реакция солдат не заставила себя долго ждать. В протесте, направленном ими Директории, были такие строки: «Последней причиной, переполнившей чашу терпения, является прибытие генерала Массена. Солдаты не забыли о вымогательствах и грабежах, совершаемых повсюду, где он командовал. Венецианская территория и более всего земли Падуи дают множество подтверждений его безнравственности»{147}. Правительство не рискнуло продолжить «эксперимент» с пребыванием Массена в Риме, отозвав генерала во Францию.