Мастер и сыновья

— Время — не бремя. Пришел на пиво звать — тогда мне некогда спать, а если помощь нужна — пусть идет с тобой сатана: я ксендзу штаны латаю.

— Ты меня не смеши, я нынче сердитый. Еще и тебя отлуплю. Бодаются мои бычки. Бери бечевку — пойдем.

— Ты что — бочку браги выхлебал? Кого будешь бечевкой вязать? Взбесился кто?

— Сейчас все поймешь. Если я их нынче не разниму, они мне глотку перегрызут. Вот это вырастил я сынков, портной, вот дождался — места им мало, кидаются, словно лягушки на косу! На старости лет придется у тебя пристанища просить!

Рассказывает мастер приятелю, жалуется, сердится. Кризас слушает, положив ксендзовские штаны на колени. Он пытается переубедить мастера:

— А ремешком ты их не можешь отлупцевать? Еще и в такие годы ремень — подходящее снадобье. — Кризас обещает прийти и прочесть им нотацию, но мастер непреклонен. Он решил: разделит хозяйство, отгородит сыновей, а себе назначит «пожизненную».

Портному все это кажется довольно удачной шуткой, которая все равно кончится общей потехой. А Девейке отказать трудно, ибо не только в иглах да ножницах, но и в землемерных делах Кризас разбирается и уже несколько раз делил землю.

— Без нотариуса и печати не обойтись.

— Я сам буду за нотариуса, не тревожься. Мой кулак — лучшая печать, — с размаху бьет мастер.

Участок у Девейки не бог весть какой, не из тех, которые делят. Посчастливься старушке нарожать с дюжину сыновей — им на мастеровой землице как раз пришлось бы по могиле, да еще так, что братья друг в дружку ногами упирались бы.

Мастер хочет произвести раздел безотлагательно. Портной с бечевкой шагает от большака к избе. Девейка — за ним следом. Мать никак не сообразит, что там ищут старики; стоит она у домика на приступке, высоко подвернув подол. Не впервой отцу всякая блажь в голову лезет: то проснувшись ночью начинает бредить, что хорошо было бы переселиться на Лосиную гору и там на самой макушке выстроить избу, то он собирается покупать судно и торговать корюшкой. Может, и теперь после домашних неурядиц мозги у него тиной покрылись? Может, задумал начать тяжбу с соседями из-за меж?

Мать по тропинке спускается вниз, робко подходит и испуганно спрашивает портного, вгоняющего кол на том самом месте, где в прошлом году мастер собирался поставить крест в честь святого Изидора:

— Кризас, что это будет?

— Сам толком не знаю. Попросил разделить.

— Отец, — кричит старушка, прижимая локти к тощим бокам, стискивая кулаки, задирая подбородок, — что с тобой? Спятил? Отец!

Отец будто и не слышит. Он разговаривает только с Кризасом. Старушка накидывается на портного, вырывает у него приготовленный кол, забрасывает в картофельную ботву, бежит к другим колышкам, все подряд выворачивает, разбрасывает. Никогда еще не видел Кризас эту медлительную женщину такой проворной и разъяренной.

Он только приседает, руками размахивает, будто на скрипке играет.

— Баба, ты тут не пыли, я тебя не боюсь, — говорит мастер. — Еще почирикай, созовешь весь приход на кошкины поминки!

Баба не унимается. Она бредет по хлипкой ботве, грозится мужу, обещает выжечь ему глаза, вызвать урядника, сослать мастера в Сибирь. Вскоре из своих маленьких домишек, как из скворешников, вылезают соседи, глазеют издали, прислушиваются, что это там у мастера? Ей только того и надо, ей лишь бы осрамить мужа перед всем Паграмантисом.

— Слепец, ступай домой! Бестолочь!

— Мерь! — понукает мастер портного, натягивая бечеву. — Баба свидетелей вдоволь назвала. Эй, горшеня! — машет он рукой соседу, — вышел царский указ про земельный передел. На твоем наделе фабрику богомолок выстроят!

— Из девок-вековух будут лапти плести! — добавляет Кризас. Дело, кажется, уже оборачивается веселой стороной. Шутки и выкрики заставляют усомниться даже Аготу: всерьез ли старик все это делает? Старушка только глазеет и больше не мешает землемерам продолжить начатый дележ.

Тут на большаке появляется Йонас. Взлохмаченный, без картуза, засунув руки в карманы, петляет он вдоль заборов, пошатываясь как пьяный. Спускается по тропинке мимо кузницы и Симас, никак не может понять, что там у них на огороде творится. Одного только Андрюса не видать. Но вот и он, без тросточки, без праздничных брюк, как и остальные братья… Все трое словно сговорились… Что родители и оба брата видят, удивляет их больше, чем снежная буря в разгар лета: несет графчик не зонтик поповны Надежды, а бревно. От непривычного Андрюсовского вида отец немеет: есть же у красавчика сила, не только местечковых барышень поднять может, но и балки Андрюс скидывает колоду к забору; не носовым платком, а ладонью утирает со лба пот, и отцу все это крепко нравится. Он готов прекратить бы комедию, но, скрывая растущую радость, зовет детей:

— Попроворней, забияки!

— Что тут стряслось? Может, отец, пожизненную себе назначаешь? — сразу попадая в точку, спрашивает Йонас.

Андрюс стоит в сторонке. Мать, непрерывно ворча, покачивает головой. Йонас ухмыляется, Симас, спиной прислонившись к забору, утирает полой пиджака закопченное лицо.

— Еще не стряслось — сейчас стрясется, — отзывается мастер. — Вот, ребятки! Чтоб не было драки, чтоб вы моей могилы не топтали и не говорили — отец все пропил… — торжественно, от души режет старик, поглаживая рукой грудь, будто ему от этого легчает, — разделю! Весь свой век нищим прожил и не жаловался. Что правой-левой заработал, что задним местом высидел — отдаю. Жили бы вы в согласии — побольше бы нажили, но если ты, Андрюс, и ты, Йонас, того желаете, — отрезаю всем по полоске. Отгораживайтесь заборами, стенами каменными — да поможет вам всевышний. Себе оставляю верстак и работу…

— Да старуху Аготу, — рифмует Кризас, хихикая в кулачок.

— Дом снесу. Гадите в родном гнезде — свейте каждый свое, получше. Мерь, швец!

— Может, давай сожжем лачугу — больно ветха, — нашептывает портной мастеру на ухо, убедившись, что сейчас все завершится песней.

Сынки глазеют, как аистята, впервые выведенные из гнезда на пробный полет. А вдруг они без родителей не прокормятся и споткнутся где-нибудь в пути? Андрюс косится исподлобья, Симас отвернулся. Может, прячет кузнец слезу от отца, от острого на язык Йонаса? Его вины тут меньше всего, ни на кого из братьев он руки не поднимал. Ему хорошо у отца под крылышком, любит он запах сосновых досок в его мастерской…

Йонас ухмыляется. Он понимает и предугадывает поступки отца. Йонас старика знает лучше, чем самого себя. Замахнись на него сейчас отец топором, Йонас не шелохнется: по отцовым глазам читает все его мысли.

— А кому козий хвост достанется? — не выдерживает Йонас.

— Молчи! — обрывает мастер. — Плохие шутки! Сердце у меня ноет… дети… дети!

— Не надо… — ударяется в слезы мать.

— Папа, хватит шутить! Мы с тобой и могилой делиться не будем — в одну… — И Йонас подходит ближе, забирает у Кризаса веревку, лопату. Зашевелился и Симас.

— Андрюс, — добродушно, беззлобно обращается Йонас, — твоя вина главная. Поди сюда. Захотел делиться — ты уже не наш. Симукас, мы с тобой заодно!

— Мне не надо, — машет рукой Андрюс.

— Так что ж, портной, придется тебе сводить всех. Просил я тебя раскроить, теперь понадобится сшивать.

— Ведь знаешь — латать я привычен, — говорит Кризас. — Ксендзовские штаны счастье приносят. Если у нас согласье — отведет бог и ненастье. Но пока что не мешало бы горло промочить.

— Пришел на подмогу — просто так не уйдешь, ей-богу! Если по-хорошему — да будет это в последний раз! Андрюс, обними брата. Полижитесь, телятки. Ну, живее, чего стоишь, или кол проглотил?! Чтобы больше не было в доме ни господ, ни холуев! Вот, вот так! Еще раз — вот эдак!