Мастер и сыновья

Вот заходит к портному девушка, кругленькая — хоть поставь, хоть покати. А до чего смела! Все-то платья переворачивает, вертится, что, мол, кроите, что шьете? Приглядывается Кризас, не видывал ли он ее уже прежде? Должно быть, к ней еще пальцами не прикасался. А она — снимай мерку, через неделю на воскресенье сшей ей плащ. Если нет, она страшно рассердится.

— Да откуда ты, злюка? Не Амбрутите ли?

— Она самая.

— Скоро придешь на свадьбу звать?

— Да никто меня не берет, — печально отвечает девушка. — Приданое у меня маленькое…

— У вас там на равнине парней не проведешь на мякине, а такую, как ты, и без приданого возьмут. Вот, какая ты липочка! — обхватывает Кризас девичий стан.

И как только портной пальцами притронется, она все — хи-хи-хи. Все ей — ой, боюсь, ой, щекотно, ой, здесь не надо!

— Да почем ты знаешь, что не надо? — доказывает Кризас, еще раз прикладывая ту же нитку. — Ведь от моих пальцев не завянешь. Не вертись, носом не крути!

Уж точно без всякой надобности в третий раз снимает мерку портной. Нравится, наверно, Амбрутите: ловкость пальцев горбунка: стряхивает их с себя, вертится, от всей души смеется, что Кпизутис пугливый…

Подмастерье Доминикас даже рот разинул, глазеет, как Кризас к девушке ластится, и дядя, взяв его за нос, отводит в сторонку.

— Ты слюнки не глотай, — говорит ему. — Вот вырастет у тебя под носом щетина — тогда и наглядишься…

Записывает Кризас, какая у Амбрутите талия, какой длины рукава… И странное дело, пальцы с трудом мел удерживают. Словно совесть нечиста — пишет на стенке, болтает и опять забывает, сколько там в подмышках. Не бывало еще такого с Кризасом — заболел он от стой синички лихорадкой.

Выбегает Кризас поглядеть, не видать ли еще девушки на большаке, хотя уже давно умолк ее голос, уже давно она распрощалась. Возвращается, долго держит на коленях оставленную Амбрутите ткань. Видит Доминикелис, как дядюшка улыбается.

Кризас такой веселый, распевает про ветку калиновую, треплет подмастерьев за уши, к стиху стих подбирает, а вечером идет к мастеру и про что речь ни заведет-все к Амбрутите клонит. Такой бойкой девки Кризас еще не видал.

— Вертится, как петушок на крыше, стрекочет без умолку, — как есть сорока! Кому достанется, уж тот нарадуется. Не пора ли, мастер, кому-нибудь из твоих верзил такую пышечку подхватить?

— По твоим словам, и тебе бы такая пышечка сгодилась, — говорит мастер.

— Э, хороша ложка к обеду…

— Ну-ну!

—< Уж я привык без пышечек… а как увижу девицу покрасивее — сердечко — ек-ек! — признается портной.

— Ек-ек, говоришь, как бараний хвост.

Смеются старики. Девейка обещает приятелю зыбку смастерить, набивается к нему в сваты, а Кризас подает мысль, что пора, мол, его Симаса оженить. Обленится бычок…

Ох, будь Кризас молодой да стройный, такую красавицу выбрал бы! Не успела одна дверь затворить, вот уже и другая, еще краше первой. Примеряет Кризас новой гостье платье, разглаживает, подносит осколок зеркала, а она спрашивает, как сбоку, как снизу, как ворот? Все хорошо — платье, что кора на березке. Но не отпускает портной девушку. Еще раз снимет платье, распорет, а девушка от радости сама не своя: вот как дяденька работает! Лепит и лепит Кризас, как ласточка свое гнездо: подбежит к столу, схватит щетку, опять к девушке, опять назад шмыгнет, нитку найдет.

— Доминикас, шов распори, нитки подбери! Матаушас, не зевай, утюг раздувай! Крутись поживей, сил не жалей!

Вертится девушка, прямо в глазах рябит — целый век прождешь и не соскучишься.

— Сколько с меня, Кризутис? — когда уже все окончено, девушка развязывает узелок платочка.

— А ты побудь минутку, дай на тебя нарадоваться, — говорит горбунок, видя, что она собралась уходить. — Сколько с тебя? Немного: чмокнешь разок в бороду.

Не успел он это в шутку сказать, а девушка стрелой— чмок его в щеку. Голова у Кризаса крутом пошла. Шарит вокруг себя руками, ноги подкашиваются, глаза горят — старик совсем обалдел! Сам не знает, как это цапнул он горячий утюг.

— Это ты мне подсунул, бездельник! — кричит бедняга Доминикелису и, ухватив его за хохол, показывает пальцем на утюг, чтобы паренек лизнул железо языком. Не злится портной — со стороны на него поглядеть весело!

А девушки давно и след простыл, но не забыла она положить деньги на край столика.

Пусть и через месяц увидит Кризас свою работу, а подойдет, спросит, как носится, иного и выбранит, если тот не умеет с хорошей одеждой обращаться, опять со всех сторон одернет, отойдет и еще несколько раз обернется. Такая заботливость и внимание Кризаса отличают его от других портных. Кто раз у него шил, тот всегда чувствует его требовательный взгляд. Идешь по местечку — Кризас навстречу бежит, останавливает:

— Не жмет ли, не узко ли? Не великовато ли, не болтается? — И всякому по душе эта заботливость портного.

А если не понравилось Кризасу собственное изделие, хоть ты лопни, но не отдаст его: по сто раз будет пороть, тянуть, и тогда уж не увидишь на лице портного улыбки:

— Ни для сыра мешок, ни так пирожок. Ты скривился или я окосел? Все ко мне тащите? Несите к Думчюсу. У него живо: раз-два — и готово…

Обождет немного и еще погрозится:

— Начну и я мешки вместо платьев шить!

Долгое время Кризас снимал мерку ниткой, затягивал на ней узелки, но вскоре и тут обскакал своих соперников. Выстругал мастер своему другу четырехугольный брусок, нарезал зарубки. Измерив человека ниткой, Кризас прикладывает ее к бруску и точно узнает, сколько там вершков. Еще прежде того стал он цифры записывать мелом на стенке. Это было большое новшество, и оно быстро распространилось по всему Паграмантису. Мало того, Кризас начал снимать мерку для брюк даже по бедру и два раза внизу. Одним подпаскам да ребятишкам он этого не делал. А Думчюс упрямо держался старинки и признавал только мерку в поясе, да и ту часто записывал на глазок. Придет к нему кто одежду заказывать — Думчюс поставит его под дверной косяк, прищурится, глянет — и ступай своей дорогой. Может, поэтому сшитое Думчюсом платье одинаково годится и сыну, и отцу. Карманов он тоже не признает и молодым парням их наглухо зашивает. Старые люди горой стоят за Думчюса, говорят, что из его платья уж не вырастешь.

Любит свое ремесло Кризас — не забывает он и про требования времени. Сначала избаловал он местечковых, а вскоре затем — и деревенских. Придумывает Кризас все новые и новые оборки, вытачки, складки-раскладки. Осмелился Кризас показать паграмантским кавалерам девичьи ножки — открыл на три дюйма выше косточки, а потом пошла из-за этого такая заваруха, что чуть самого портного не прихлопнули. В первое воскресенье после троицы как стукнет настоятель кулаком: мол, люди удержу не знают, бога забыли, а новомодное поветрие охватило деревню. Уже не по душе старинные наряды: шьют бабы себе кофты короткие, с вырезом, юбки по колено, показывая свои некрещеные места. У таких портняжек иглу сам черт оседлал, ибо знает он: обнажение и плотское упоение самому Люциферу угодны.

Имени Кризаса ксендз не поминал, но зашептали о нем многие прихожане. И пошли толки о портном — чертовом посланце, о том, что поднял он на дерево короб, куда по ночам слетаются ведьмы.

Эти пересуды привели к Кризасу урядника с двумя жандармами. Перетряхнули они всю избу, постель перевернули и велят вести к скворешне. Толстый урядник топчется вокруг, боится влезать на шаткую лестницу. Спрашивают они, что там портной держит. А Кризас отвечает им, что содержится там у него настоящий черт, рогатый, кудлатый, но увидеть его может лишь тот, кто не берет ни левой, ни правой. Ничего не понял урядник, приказывает жандармам забираться в скворешню. Слезают они не солоно хлебавши, несут только несколько листов чистой бумаги.