Мастер не приглашает в гости

Утешение они искали в работе. Наверное, никогда они не работали так, как тогда - и это принесло свои результаты. О, да.

За небольшой срок они совершили качественный рывок, и вывели семейное предприятие на вершину рейтинга производителей среброцветных тканей.

Это был успех.

И он не остался без награды.

На небольшое, но крайне доходное предприятие положили глаз люди, не привыкшие отказывать себе в желаемом и стесняться в методах.

“Авария на производстве”.

Мне озвучили это так.

Мне было девятнадцать лет, а я уже второй раз в жизни участвовала в организации похорон.

Все было как в тумане. И в этом тумане кружились то лица полицейских, которые сообщили мне о гибели родителей. То нотариуса, который демонстрировал мне бумаги, согласно которым фабрика, в которую родители вложили себя целиком, была продана непонятно кому несколько недель назад, однако куда делись полученные от продажи деньги никто не знает. И это не главная моя проблема, проблема будет, если покупатели из-за аварии решат отказаться от сделки, и придется вернуть несуществующие деньги, а то и подадут в суд… Было еще лицо управляющего, который уговаривал меня как можно скорее продать дом. Уговаривал рьяно и настойчиво, утверждая, что уже и покупателей нашел, и все равно я не смогу его содержать.

И тогда я отчетливо поняла, что мне нужно исчезнуть.

Что я до сих пор жива только потому, что цель должна оправдывать средства. Меня не убили сразу, чтобы не вызвать подозрений. Но за мной пристально наблюдают. И если я начну совершать телодвижения, которые наблюдателям не понравятся… то у меня тоже случится “авария на производстве”. Хотя, на их месте, я бы организовала самоубийство. Удобно и совершенно не подозрительно — девушка лишилась всей семьи и всего имущества, сошла с ума и от отчаяния покончила с собой. Не подкопаешься…

Эта тяжелая злая мысль навела на другую мысль.

Организовывать самоубийство собственноручно я не собиралась — обойдутся. Но…

Самоубийство дара, наверное, тоже считается?

Я выжгла его себе сама, неделю провалялась в больнице, а когда “замечательные господа” уже наверняка потирали ручки, мечтая о том, что все сложится как надо и без их участия — исчезла. Прямо из больницы. Вряд ли меня искали власти, ведь заявление о пропаже подать было некому. А не власти, если и искали, то не смогли бы найти. Анны Ривс той ночью не было в городе, сколько бы ни рыскали ищейки со слепком ауры.

Я спряталась. Нашла работу. Нет ничего плохого в честной работе, это правда. Потихоньку восстановилась. Поначалу еще вздрагивала от шорохов, боялась незнакомцев. Потом уверилась, что все получилось.

В конце концов, они ведь получили все, что хотели, так?

Я им не нужна.

Я не представляю угрозы. И не планирую представлять.

Я просто хотела вернуться в родной город и честно работать, чтобы и мне воздалось.

Если бы я знала, что всех работников сэра Кристофера проверяют службы безопасности и детективы, я бы не устроилась на эту работу.

Если бы службы безопасности и детективы не разворошили бы это осиное гнездо, им бы тоже не было никакого дела до Анны Ривс.

Если бы, если бы…

Но теперь уже поздно.

–

Лунный свет тек сквозь задернутые неплотно шторы, голубоватый, падал паркет прямоугольниками и квадратами. Прозрачного, его было мало, чтобы я могла уверенно видеть в темноте, но здесь, во сне, я все отлично видела.

Тело ощущалось слабо и отстраненно, и даже здесь, во сне, мне хотелось спать. А еще — улыбаться. Меня переполняла нежность, любовь, желание обнять, погладить по голове, быть рядом… но ничего из этого не было мне доступно. Я могла только спать. И смотреть сон.

И во сне я махнула рукой: пусть. Пусть идет, как идет.

И я иду — босиком, вот ведь, бестолкуша, тапочки остались рядом с кроватью в моей-гостевой комнате, но кого волнуют тапочки, когда так приятно и прохладно ухоженный паркет ощущается под ногой?

И халат, халат не надела! Но что вы, какие халаты, какие простуды — когда в теле струится сила, и ее много, много-много, куда больше чем есть у меня, целый океан силы!

И во сне я смеюсь. И кружусь — ночная рубашка надувается смешным пузырем. И я не боюсь, что кто-то проснется и застукает меня, этой ночью в особняке у всех будет очень-очень крепкий сон! Дому это не понравилось — и я засмеялась, а вокруг меня засиял сомн иллюзорных бабочек. Они порхали, рассыпались искрами, возникали вновь, и дом притих, озадаченный.

А я снова закружилась, ликуя от ощущения магии, ночного воздуха на коже и от того, как волосы рассыпаются вокруг головы волнистыми прядями. И кружилась, пока мир не начал вертеться вокруг. А когда начала путаться в собственных ногах — села, а потом легла, раскинув широко руки, обнимая ими весь мир.

Как хорошо!

Какое это счастье — быть!

И я невольно согласилась сквозь сон: да. Счастье.

А потом я устала лежать, и вскочила на ноги, и решила, что мне мало кружиться, я хочу танцевать! И снова — гладкий паркет ласкает ступни, а я танцую, надо же, я думала, что и забыла, как это, танцевать. Ах, как жаль, что я почти забыла, как жаль, что нет партнера, но ничего, я могу и сама, как в детстве, на праздниках, когда гости, и угощения, и фейерверки!

Как я любила фейерверки!

И иллюзорные огни взлетают под потолок, взрываются пухлыми шарами хризантем, и у меня обмирает душа: как красиво. Как больно.

Но сейчас — сейчас мне это нравится, и дому нравится тоже, и понимая это, я хохочу. Беззвучно, конечно, я помню, что несмотря на крепкий сон, шуметь нельзя, да-да!

А Мистер Ящерица? Я хочу найти Мистера Ящерицу!

Кажется, я говорю это вслух — иначе как объяснить, что дом открывает мне дверь? И еще одну, и мигает тускло лампочками — и я иду за ними, как за хлебными крошками в сказке про крошечных детей. И “крошки” приводят меня в мою спальню, не в мою-гостевую, а в мою-мою. Мистер Ящерица находится на кровати — золотистый, восхитительный, недовольный. Он мигает пленками век, замерев в вспыхнувшем свету. Но стоит мне протянуть руку к нему, Мистер Ящерица стремительно утекает. Как вода: был — и нет.

Я расстроена. Я шепчу ему обижено вслед:

— Эй, я же только хотела погладить!

Но Мистер Ящерица удирает, и даже с домом в союзниках едва удается его поймать. А когда удается, он шипит на мои прикосновения, раздувает недовольно воротник и горовой мешок.

Ну, вот… А раньше не раздувал!

Раньше я не хватала его руками, а гонялась только для того, чтобы побрызгать.

Ну… ну и не очень-то и надо!

Расстроенная, я возвращаюсь в кровать — в ту комнату, свою-гостевую.

Лунного света становится совсем мало, и я встаю, чтобы раздвинуть шторы, и вернувшись в постель, еще некоторое время любуюсь им, и наслаждаюсь мягкостью постели, телом одеяла и уютом, окутывающим меня со всех сторон. Здесь так хорошо… Мне здесь так нравится.

С этой мыслью я окончательно засыпаю.

–

По окончании девяноста шести часов я, одетая, причесанная — строгий узел, безупречно белый воротничок — стояла под дверью кабинета сэра Кристофера.

В этот раз я не столько переживала, что отвлеку артефактора от работы, сколько тянула время перед неизбежным. Мне нужно было сообщить ему то, что сообщать ему я категорически не хотела, и выглядеть убедительно говоря о том, в чем у меня нет никакой убежденности. Может быть, стоило, конечно, дождаться ужина. Но вдруг на ужин придет Альберт (кстати где его носит, интересно, тут экономку убивают и брата грабят, а он как сквозь землю провалился!), да и вести такой разговор с голодным человеком…