Мать ветров

— Какой ужас! — не сдержавшись, брезгливо бросил кто-то из старшекурсников. — Что это за волосатое недоразумение?

— Ты случайно заглянул перед выходом из дома в зеркало? — весело откликнулся Али.

— Но, следи за языком, зелень!

Что ж. Ведь уместно, правда же, это будет уместно? Тем более что они никогда не делали секрета из своей дружбы.

Марчелло смерил убийственным взглядом старшекурсника, повернулся к Али, шалея от блеска зеленых глаз, крепко пожал ему руку, а после от души обнял.

— Поздравляю!

— Нет, ты молодчина!

— Я ничего не понимаю в этом, но ведь здорово!

Другие студенты, которых явно взволновала картина, как по команде бросились к Али, пожимали ему руки, хлопали по плечам. Преподаватель по истории живописи довольно посмеивался и лукаво косился на своего оскорбленного картиной коллегу. Посыпались первые вопросы, замечания, сомнения, предложения. Али успевал одновременно улыбаться, краснеть, отвечать, переспрашивать и записывать, записывать, записывать...

— Тихо! — полузадушенно выкрикнули из толпы.

Все, кто присутствовал на выставке, как по команде повернулись к двери.

— Мастер Джафар из Хаива с супругой и детьми!

Воспользовавшись тем, что двое любовников никому не сдались в этот миг, Марчелло придвинулся поближе к Али и украдкой стиснул его локоть. Ты только держись.

Прославленный художник внешне полностью соответствовал своим творениям. Видный саориец с удивительно гладким для его лет смуглым лицом, хранившим печать общения с богами, благородной сединой и величественной осанкой вошел в зал, тихо шурша черными с золотым шитьем одеждами. По правую руку от него и на шаг позади следовали Гафур, которого университет уже отлично знал, в том числе по его жалобам на ужасные анонимные письма, и его сестра. С немалым изумлением Марчелло признал в ней ту милую саорийку в чайхане, чье дитятко бросило ему под ноги штору. По левую руку Джафара плыла — иного слова не подобрать! — нечеловечески изящная, почти прозрачная женщина, совершенно седая, и ее длинные белоснежные локоны струились поверх белого платья, сбрызнутого розовым жемчугом.

Навстречу мастеру двинулись преподаватели и подающие надежды старшекурсники. У Али, кажется, была временная передышка. Марчелло осторожно взглянул на любовника. Ни тени волнения или боли на приветливом лице скромного молодого художника. А ведь он впервые в жизни увидел свою родную бабушку. И родного брата дедушки, который после смерти Рашида взял ее в жены.

— Ты как? — одними губами спросил Марчелло.

— Ты рядом, — просто ответил Али.

— Надеюсь, это недоразумение не оскорбит Вас, господин Джафар, — раболепно проблеял мастер по фреске, когда высокие гости направились к картине Али.

— Кажется, этот мальчик работает у меня в подмастерьях, — заметил Гафур, почтительно кланяясь отцу.

Али, сложив перед лицом ладони, отвесил легкий поклон своим родственникам, которые и не подозревали, что же это за юнец перед ними.

— И хорошо работает? — осведомился Джафар у сына, милостиво кивая Али.

— Недурно.

— Да, техника недурна, — подтвердил прославленный художник, снисходительно посматривая на картину. — Я не буду размениваться на банальные замечания, его учителя объяснят все за меня. Но фигура, поза... Позволь, на каких курсах тебе объясняли, как принято изображать фигуры людей?

Марчелло хмыкнул. В отличие от Грюнланда и Саори, вскрытия могил в Ромалии карались не смертной казнью, а отрубанием кистей обеих рук. Али же вместе с отцом-лекарем и старшим братом, будущим лекарем, вскрыл не один труп в поисках ответов на вопросы об устройстве человеческого тела.

— Вы, должно быть, имеете в виду пропорции, мускулы? — высокий и тем не менее мужской голос раздался откуда-то сзади. Сквозь плотную свиту Джафара уверенно пробился невысокий, немного пухлый, но очень подвижный молодой мужчина. Светлые волосы и серые глаза, очертания профиля выдавали в нем лимерийца. Он, сметая все приличия разом, подошел вплотную к великом саорийцу, доверительно схватил его за локоть левой рукой, а пальцем правой ткнул в картину: — Знаете, это очень, очень напоминает мне последние тенденции в моей родной Лимерии. Может быть, наш юный друг видел подобные работы здесь, в Пиране? Что скажете, простите, как Ваше имя?

— Али, — просиял тот в ответ на неподдельное участие странного человека.

— Очень приятно. Меня зовут Артур, иногда добавляют забавную кличку «Странник». Так скажите, доводилось Вам встречать полотна лимерийских мастеров?

— Что-то вроде, господин Артур. Прямо сейчас, — скромно ответил Али, выразительно округляя озорные зеленые глаза.

— А! — улыбчивое лицо лимерийца сделалось торжествующим, и он плюхнулся на пол прямо у ног опешившего Джафара. Поерзал на пятой точке и принял позу, примерно соответствующую позе человека на картине. — Ну как, годится?

— Подобие несомненное, мой юный коллега, но Вы, как уже известный мастер, должны знать: абсолютное сходство не есть цель искусства. Искусство не копируют действительность, подчас неприглядную, а возвышает ее, — назидательно ответствовал Джафар. — Вернемся к этому... изображению. Увы, я не вижу у него цели. Передо мной ничем не выдающийся простолюдин, какового отличает одна только физическая сила. С таким же успехом можно нарисовать медведя. А между тем этот безрассудно израсходованный ультрамарин является цветом героев и халифов. К чему здесь подобное расточительство?

— Не самое большое расточительство, всего лишь пришлось немного подзаработать, господин Джафар. Некоторые люди ради того, что считают верным, отдают самую жизнь, — грустно возразил Али.

— О чем ты, мальчик?

— Просто вспомнился один замечательный преподаватель этого университета, который трудился на износ, не щадя своего здоровья, и умер прямо во время лекции чуть больше, чем полгода назад.

Марчелло крепко задумался. Объяснение, понятное большинству присутствующих, но ведь в нем был скрытый смысл. Слово о самой картине. Какое?

— Твои деньги — твое право, — безразлично пожал плечами седовласый саориец. — Но этот простолюдин? Что его образ даст хоть кому-нибудь из нас? Герои вдохновляют на подвиги, святые — на смирение. А он?

— Вы простите, я не художник, я просто зритель, — немного грубовато влез в беседу Марчелло, интуитивно ощущая, что его любовнику нужна пауза. — Так можно я скажу, на что этот образ вдохновляет меня? — и продолжил, торопливо, чуть надрывно, не дожидаясь разрешения. — Вот эти руки. Эти руки точно знают, что такое труд, они сильные, они могут и построить, и выковать, и вспахать поле, и помочь слабому. Глаза, посмотрите, они же такие живые, они любуются этим морем, этим простором. Они любят! Да, обычный человек, он показывает, что он есть, что есть такие, как он. Как мы, кто просто существует, заботится о своей семье, трудится, любит. Он вдохновляет жить, понимаете? И ценить жизнь, свою, своих родителей, друзей, соседей, просто тех, кто рядом. Ценность жизни — разве этого мало?

— Я прощаю тебе твою выходку, учитывая искренность твоего пылкого высказывания, — усмехнулся Джафар и склонился к жене. — Мы прощаем, верно? — белоснежное смуглое божество тихо кивнуло, и розовый жемчуг в диадеме мягко замерцал в солнечных лучах. — Отвечаю, юноша: ценности жизни действительно мало. Вопрос в том, что это за жизнь? Я вижу перед собой, повторяю, ничем не примечательного человека. Повязка на лбу могла бы выдать в нем художника, который убирает волосы, чтобы они не мешали его работе, но его лицо, руки, тело... они не могут принадлежать художнику. Вероятно, ты объяснишь нам, кого нарисовал?