Мать ветров

— Труженику, значит. И что, он работникам своим оплату повысил?

— Наверное... Не знаю, не спрашивал... Ой, да зануда ж ты, Марчелло! — вспылил Яри и одним махом допил свой чай. — Нет бы порадоваться, что мы наконец-то свободно вздохнули, заказы пошли!

— Я радуюсь, — примирительно ответил Марчелло, изображая нечто вполне напоминающее улыбку. По крайней мере, относительно его привычно угрюмого вида. Али не удержался, прыснул. За ним загоготал и Яри, и беседа потекла дальше в привычном дружеском тоне.

Где-то через час студенты тепло распрощались с хозяином, заверяя его в том, что обязательно заглянут, как только вновь разживутся монетами. Они направились ко входу, надеясь покинуть гудящую, набитую посетителями чайхану без приключений, но... Марчелло споткнулся и чуть было не рухнул на пол, неожиданно запутавшись в синеве шнурков и штор, случайно сорванных с окна дочерью саорийки. Али успел поддержать любовника, ласково пожурить взглядом испуганную девчушку и подбодрить улыбкой страшно огорченную мать.

— Счастливо, ребята! — сквозь смех выговорил Яри, как только они оказались на улице, пожал руки друзьям и зашагал в сторону гномьих кварталов.

— Ты очень спешишь? — робко спросил Марчелло у Али.

— До занятий с моей девочкой еще пара часов. Пройдемся до ручья?

Конечно, называть ручьем это зловонное, засоренное ветхим тряпьем, гнилью и трупиками всякой городской живности место было весьма смелым художественным допущением. Зато здесь они не рисковали нарваться на лишние уши, каковых в суетной летней столице да после политических потрясений имелось больше, чем надо.

— Настоящее свидание! — усмехнулся Али, принюхиваясь к родным запахам. От свалки в квартале Ангелов разило точно так же. — Что скажешь о внезапном благоденствии нашей столицы? Улучшение жизни отмечают многие. Даже мне в порту вчера перепало.

— Скажу, что не удивлен. Мало свергнуть соседа по трону, всякому правителю требуется легитимация власти. Вспомни традиции амнистирования и при обычной смене наследником предыдущего владыки. А уж тут... — Марчелло неловко дернул руками, изображая некое повеление свыше.

— Вот и я жду подвоха, — кивнул художник. — И мне кажется, пока в Пиране относительное затишье, надо копить силы. У нас есть какой-никакой, а авторитет среди корабелов, в университете по углам шушукаются.

— Составим список тех, к кому надо присмотреться? Обсудишь с Хельгой?

— И она тебе утром передаст.

Каменные дома мелких купцов, ремесленников, чиновников из разряда «подпиши-подай» сменили деревянные бараки рабочей бедноты. Ручей чуть расширился, и густые, вязкие его воды приобрели слабое подобие прозрачности. У шаткого мостка любовники остановились. Они обговорили все дела, и одному бы направо, а другому налево, и оба, пряча глаза, оттягивали миг расставания.

— Чуть не забыл! — Марчелло хлопнул себя по лбу и требовательно уставился на Али: — Отец рассказывал, что Гафуру вроде как еще одно оскорбительное послание подбросили.

— Это было последнее. Я тебе обещаю, — пробормотал художник, нервно кусая губы.

— Точно? Али, мне твой дядька что джинну лампа. Но твоя абсурдная ненависть к человеку, который виноват лишь в том, что похож на твоего отца...

— Точно, солнце, не переживай! — Али до хруста в суставах стиснул протянутую руку и заторопился к своей ученице-калеке. Марчелло осторожно ступил на опасный мостик, без приключений перебрался на другую сторону ручья и побрел домой.

Он не солгал. Это мерзкое, ехидно-похабное письмо было последним. Али сам зверел от той дурной мути, что плескалась у него в душе с тех пор, как он впервые увидел Гафура. Кажется, теперь отпустило.

У соседей на первом этаже был какой-то праздник. На втором неунывающая мать семерых детей, горбатая и нетрезвая от работы, зычно отчитывала одного из своих сорванцов. А может, сразу двоих. В комнатах Жерара царила тишина, верно, старик ушел играть в карты к приятелям из дома напротив. У Гаспара тоже никого. Что поделать, после смерти Николь он обеспечивал не только себя и маленькую Вивьен, но и оплачивал кормилицу, у которой временно жила девочка. А вот в его собственной каморке под самой крышей... ну да, так и есть, это вскрикнула Вивьен.

Али порывисто распахнул дверь, скинул башмаки и подбежал к Хельге, которая на трясущихся руках еле удерживала, видно, только что проснувшуюся малышку.

— Пожалуйста... возьми ее... — несчастным умоляющим голосом попросила Хельга брата.

— Конечно! Иди ко мне, лапушка, тихо, тихо, все хорошо, — Али прижал к себе надрывно заверещавшую Вивьен, поцеловал ее красное личико, которая девочка все норовила отвернуть от него, и тронул пеленку. Так и есть, мокрая.

— Я попробовала ее переодеть... И вот... Кормилица принесла, попросила присмотреть за Вивьен до вечера, у нее там по хозяйству... — виновато отчитывалась девушка, попутно помогая брату избавиться от сумки и помыть руки, не отпуская при этом затихающий комочек.

Когда переодетая в сухое, совершенно спокойная девочка, неловко выгнувшись, устроилась на коленях Али, он смог уделить все свое внимание сестре. А ведь он впервые видел уравновешенную, то деловитую, то нежно-насмешливую Хельгу такой испуганной. Разве что не считая убийства Фелисиано.

— Маленькая, что случилось? На тебе лица нет!

— Мне так стыдно, Али, — Хельга затеребила светлую косу, в который раз проверила чайник, разлила чай по кружкам, подала одну брату и уставилась в свою: — Но Вивьен... У меня от нее мурашки по коже. Мне страшно с ней. В своей деревне я нечасто нянчила младенцев, но она совсем другая. Как... нет, не кукла... Но и не как человечек. Не замечал?

— Замечал, — тихо вздохнул художник. Ему и сейчас непривычно, неудобно было держать на коленях совсем легенькую девчушку. — Марчелло еще в день похорон Николь сказал, что она как будто деревянная у него на руках лежала. Но мы тогда подумали, может, без мамы скучает. Потом и Гаспар со мной поделился, что ему трудно с дочкой. Списывает на кормилицу, на то, что Вивьен все-таки чувствует отсутствие матери. Она в глаза не смотрит, не улыбается... Я тоже не слишком разбираюсь в детях, но малышей дома укачивать доводилось. Однако мы-то с Марчелло не боимся... Это как-то связано с тем, что ты — утбурд?

— С ней я вспоминаю о своей смерти. Вивьен за меня не как за живую хватается, а будто я что-то неодушевленное. После того... после Фелисиано вспоминать о своей сути мне вдвойне плохо.

За дверью послышался скрип шагов на лестнице. Али предупреждающе вскинул руку, и вскоре к ним постучали.

— Не умаялась, милая? — еще красивая, но до серости потрепанная второй двойней и хозяйством женщина, шаркая разбитыми башмаками, прошла в каморку и забрала у Али задремавшую Вивьен. Юноша бережно поддержал девочку, с удивлением отмечая, что ему жаль возвращать кормилице этот маленький комочек проблем. Гостья, между тем, по-матерински потрепала Хельгу по щеке: — Скажу Гаспару, пущай деньги за эти часы тебе отдаст. Ну, крохотуля, пошли до дому, мои уж старшие ложками стучат.