Мать ветров

Саид бережно опустил на лежанку, застеленную вышитым Гердой покрывалом, угольно-черный клубок и вытянулся рядом. Теплый бок мерно вздымался под его ладонью, а мягкая шерстка, чуть влажная от его дыхания, щекотала нос и губы. Час тишины и покоя. Час беззастенчивой сонной близости — до того, как Радко начнет оборачиваться.

Если верить словам Герды, которая в первый год не подпускала мужа к сыну во время перекидывания, теперь все проходило намного легче. Изменения не приносили вервольфам физической боли, однако страх малыша перед тем, что с ним творилось, был более чем понятным. Все силы Герды поначалу уходили на то, чтобы успокоить сына, и она не собиралась заодно приводить в чувство супруга, которому наверняка поплохело бы при виде плачуще-скулящего ребенка.

Но постепенно к этому процессу привлекли и отца, справедливо полагая, что всякое может случится. Саид пару раз продержался исключительно на травах Шалома и грозном рыке жены, однако в конце концов привык. Да и сын с возрастом пугался меньше.

В пещеру потянуло предрассветной прохладой. Саид встал, опустил шкуру над входом и вернулся к волчонку, чья шерстка знакомо вздыбилась. Карие глаза распахнулись, мордочка потянулась к отцу в поисках защиты, из приоткрытой пасти послышалось жалкое, несчастное всхлипывание. Саид склонился над ребенком, обнимая его, насколько позволяли грядущие изменения. Вскоре тоненькое завывание переросло в детский плач.

— Справились без меня, щенята?

Тихий, журчащий голос Герды отвлек его от созерцания только-только прикорнувшего Радко. Саид, глупо улыбаясь от уха до уха, обернулся к жене, раскрыл объятия и крепко прижал ее к себе, мягкую, теплую, пахнущую землей, мхом и травами. Но молодая мать на провокации не поддалась, а потому сначала невесомо коснулась губами гладкого высокого лба сына, убедилась, что с ее мальчиком все в порядке, и лишь после этого соизволила подарить мужу законный утренний поцелуй.

Ленивые летние птахи нехотя распевались в кустах за окном. Иволга так и вовсе совесть потеряла. Желтела на ветке и молча, склонив голову на бок, смотрела на продиравшую глаза Зосю. Командир осторожно потянулась. Конечно, они с Марлен продрыхли на этой кровати всю ночь, но спали уставшие женщины как убитые, а сейчас — кто знает, какие коварные планы имелись у этого древнего предмета обстановки полуразрушенного дома.

Из-под двери в комнату вплыл запах картофельных кнедликов. Вот же не лень ее подруге подскакивать ни свет ни заря и готовить завтрак, особенно после целого дня в седле! Зося, толком не проснувшаяся, опустила босые ступни на пол — и тут же отдернула. Каменный пол на исходе лета был сомнительным источником тепла. Пришлось продирать глаза как следует, отыскивать сапоги и впрыгивать в них на босу ногу. Настырно заурчавший живот подсказал ей, что приведение себя в человеческий вид и прочие приличия определенно откладываются на после завтрака.

— Надеешься, что остальные не подтянутся раньше полудня? — спросила Марлен, окидывая ехидным взглядом невысокую фигуру Зоси. Ну да, растрепавшаяся за ночь седая коса, исподняя рубашка по колено, дорогие, но изрядно запылившиеся в дороге сапоги. Третий командир подпольной армии Фён во всей красе, конечно. Кахал, безжалостно гонявший ее за утреннюю нерасторопность, прибил бы на месте.

— Надеюсь, что ты задушишь шибко ранних гостей новыми струнами, — фыркнула ведьма. Не без удовольствия отметила разницу между собой и Марлен. Каштановые локоны, влажные после купания, тщательно причесаны и собраны в хвост. Простое льняное платье с возмутительно глубоким вырезом, резной дубовый кулон, две нитки можжевеловых бус на гордой шее... три браслета и два кольца из того же материала лежали на столе. Видно, не успела надеть еще после готовки. В бытность свою аристократкой арфистка презирала украшения, принятые в ее кругу, а в подполье, не стесняясь, позволила себе женскую слабость и стала главной почитательницей таланта Саида.

Но, кроме естественного любования красивой женщиной, сохранившей свое изящество даже в непростых условиях подполья, в сердце настойчиво скреблось что-то еще. Уж который месяц скреблось, а Зося и боялась, и жаждала найти этому название.

— Что, и его тоже душить? — деловито осведомилась Марлен и кивнула в сторону окна, за которым показалась знакомая физиономия.

— Хороша, командир! — воскликнул Хорек, со скрипом открывая тяжелую, давно не знавшую масла дверь. Отвесил шутливый поклон Марлен: — А уж девчонка твоя — загляденье!

— И тебе не хворать, — кивнула Зося. Прищурилась, цепко вглядываясь в обожженное лицо разбойника. Безволосая бровь все так же лихо вскинута, и улыбка обманчиво-открытая, и хитрый взгляд искоса... Да что не так-то? А, проще прямо в лоб: — Случилось чего, Хорь?

— Что бы такого случится могло, сердешная? — усмехнулся главарь уже не то чтобы банды. Шагнул было к столу, но под аккомпанемент шипения Марлен свернул к ковшу с водой, лохани и полотенцу на лавке. Со вкусом ополоснул руки, умылся, бухнулся, наконец, на опасно скрипнувший табурет. — Что б такого? Мои все живы, твои, кажись, тоже. Так... Завидки меня берут, а по-доброму. Вместе вы, бабоньки, ну и держитесь друг за дружку.

— Твой любовник? — тихо спросила Марлен, накладывая в миску гостя горячих кнедликов.

— Спасибочки, хозяюшка! — Хорек достал из-за пояса свою ложку и задумчиво ковырнул колобок. — Ушел от меня полюбовничек. Дюже не по нраву ему, что у нас творится. Дескать, поначалу-то вроде грабили, зря кого не обижали, а разбойничали. А теперь... То беглым крестьянам приют даем, то за политику разговоры заводим. Да с новыми-то законами, сама знаешь, опасно стало с беглыми связываться, ну еще баре своих воинов натравят, как быть? Схорониться, говорил, надобно, а то и вовсе в услужение князю пойти, с его ведома грабить да в приграничье порядок блюсти.

— А ты что же? — Зося отодвинула в сторону свою миску, облокотилась о стол и подалась навстречу обожженному.

— Ты вот меня сейчас ни за что, ни про что обидеть хочешь? — серьезно, без тени заигрывания откликнулся Хорь.

— Прости, — в тон ему сказала командир и крепко сжала ладонь разбойника.

— Ай, что уж там! Лучше пошепчи, как внучок твой поживает.

Завтрак прошел в мирной, даже домашней обстановке, которой не помешала унылая атмосфера старого заброшенного дома. Сплетничали, зубоскалили, обсуждали предварительные договоренности грядущего собрания.

Как и подозревала в свое время Зося, бунт в Болотище стал первой ласточкой.

Причудливая смесь поблажек со стороны присмиревшего Ордена и ужесточения со стороны короля, его советников и местных властей большинство деревенских и горожан поставили на какое-то время в тупик. Все меньше пылало костров, все меньше знахарей попадало в немилость к жрецам. Народилось и росло поколение крестьян, которые не знали полей, вытоптанных во время очередной ссоры между князьями. Хорошо? А как же не хорошо, слава богам, услышаны наши молитвы!

Запрет на жалобы королю и князю на своего барина поначалу восприняли всерьез лишь в трех деревнях, а пример Болотища, о кровавых делах в котором ходили самые разные толки, заставил остальные два поселения держать свой гнев при себе.

А после вдруг закрутилось, закрутилось... Не успели оглянуться, а пожалуйста вам почти поголовный переход с оброка на барщину, да еще сроки работ на своего владельца такие, что поди успей прокорми себя, чтобы хоть с голоду не подохнуть. Кому совсем невмоготу становилось, так по привычке бежали. Зря бежали, горемычные, примите дар от его величества, разрешение на бессрочный розыск беглых крестьян — против прежнего, в течение двух лет. Вот тут и о жалобах вспомнили, да жалобы-то не принимали!