Мать ветров

Они присели на скамеечку у самого входа, и служка не заметил, как Милош обнял ее, поцеловал ее волосы, спрятал ее похолодевшую ладонь в своих огромных надежных ладонях. Кончита опустила ресницы и одними губами зашептала слова молитвы, выпрашивая у Бога, святого Франциска и святого Камило, чтобы ее любимый вернулся домой и застал в живых дедушку, маму, обоих братьев и как можно больше друзей.

Когда она распахнула глаза, грозная и нежная музыка органа вплелась в потоки света, и ей почудилось, что Бог услышал. И пообещал.

Красавица-каравелла, которой удивительно шли новые реи, предназначенные для прямых парусов, с нетерпением ждала своего часа. Застоялась, ох, застоялась она в порту. Только поведет ее к родным берегам не капитан Фрэнсис О’Конор, а его бывший первый помощник, ныне временный капитан Рой. Скучают ли корабли по своим ушедшим капитанам?

Баська не слезала с ее рук, словно чуяла что-то. Ластилась, мурчала и даже не обижалась на поводок. А когда Шеннон расцеловал Кончиту в обе щеки и взял кошечку на руки, та жалобно замяукала и ободрала хозяйку, никак не желая ее отпускать.

— Иди, Баська. Присмотри за этими олухами, как они без тебя доплывут, а? — утешила кошку Кончита и поцеловала бархатное ушко.

Джон, еще больше сдавший за прошедший месяц, улыбался по-прежнему мудро и лукаво, а Кончита долго сжимала его морщинистые руки. Он не доплывет. Все понимали, включая его самого. Но оставлять «Гринстар», оставаться на берегу он отказался наотрез.

Милош... А ведь красивый, красивый же с этой трагической повязкой на пустой глазнице, с этими длинными ресницами на единственном глазу и мягким полудетскими взглядом. Высокий, сильный, храбрый. Оживший герой из корнильонских морских легенд. Ее герой.

— Я ведь все равно твоя, правда, любимый?

— Моя. А я — твой.

Последний поцелуй. Последние прикосновения.

— Venceremos, amada. Patria…

— ...o muerte. Vaya con Dios.***

Белоснежные паруса едва виднелись вдали, фигура родного великана на палубе давно превратилась в точку, а Кончита все стояла, стояла на последнем из цепочки камней, по которым бежала из порта, и всматривалась в море сухими немигающими глазами. Ветер трепал ее расплетенные ради Милоша косы, простое деревенское платье, вышитое мамой, которое он так любил. Море плескалось у ее босых ног, море, всемогущее, щедрое, алчное, ненасытное море, что подарило ей любимого и забрало его навсегда, оставив в награду и насмешку кусочек янтаря цвета самого прекрасного на свете глаза.

И качнутся бессмысленной высью

Пара фраз, залетевших отсюда:

«Я тебя никогда не увижу,

Я тебя никогда не забуду».

Андрей Вознесенский. «Юнона и Авось»

Комментарий к Глава 22. Милош. Щедрость моря * Ya me canso de llorar y no amanece

Ya no s'e si maldecirte o por ti rezar (исп.) —

Я уже устал от слез, но рассвет все не приходит.

Я уже не знаю, проклинать ли тебя или за тебя молиться.

Слова из песни Чавелы Варгас «Paloma negra» («Черная голубка»): http://pleer.com/tracks/6294096Rstu

Patria o muerte (исп.) — Родина или смерть. Девиз освободительной борьбы на Кубе.

Venceremos (исп.) — Мы победим. Название гимна партии «Народное единство», при поддержке которой к власти в Чили пришел Сальвадор Альенде.

Vaya con Dios (исп.) — Ступай с Богом.

~~~~~~~~~~~~~~

Музыкальная тема Милоша и Кончиты и этой главы — песня «Я тебя никогда не забуду» из рок-оперы «Юнона и Авось»: http://pleer.com/tracks/663331sOae

====== Глава 23. Али. Цена истории ======

— Вот, брат Франциск, мы обратили в веру Божию соколов, и соколы возлюбили Господа. А потом мы обратили в веру Божию воробушков, и воробушки тоже сами по себе возлюбили Господа. Но дело в том, что они дерутся друг с другом и убивают друг друга. И что я могу поделать, если есть класс соколов и есть класс воробушков, и если они не могут мирно уживаться?

— Все можно сделать с помощью Божьей... Вы должны пойти и объяснить соколам и воробушкам то, чего они не поняли, и чему вы должны были их научить... Нужно изменить этот мир, брат Чичилло, вот чего вы не поняли. Однажды придет человек с голубыми глазами и скажет: мы знаем, что справедливость — это прогресс, и что по мере развития общества мы все лучше и лучше видим, как оно несовершенно. Все заметнее становится неравенство, вопиющее о себе, взывающее к человеческому. Не этот ли спор о неравенстве между классами и нациями станет самой страшной угрозой миру? Идите и начинайте все с начала.

Из фильма Пьера Паоло Пазолини «Птицы большие и малые»

Оливковый зал в эльфийской части дворцового комплекса сдержанно раскалялся от почти полуденной жары и прений по поводу проекта конституции. Сдержанно — по сравнению с дебатами хотя бы месячной давности. Срабатывались. Учились. Несколько раз меняли регламент выступлений, доходило до драк, на той неделе высекли особо зарвавшегося члена Временного Комитета, который под шумок пытался умыкнуть небольшую тончайшей работы статуэтку из золота и зеленого янтаря.

После сожжения ратуши и казни короля то был не первый мародер. Часть сокровищ дворца, и просто дорогих, и бесценных с исторической либо художественной точки зрения оказались, вероятно, утеряны навсегда. Кого-то пожурили, поймав с поличным, кого-то посадили на пару дней под замок. Пьянящее слово «свобода» долго не позволяло помыслить о более радикальных мерах, но в конце концов на них решились. Уж семь дней как ничего не пропадало. Подействовали угрозы?

Марчелло обоими ушами и одним глазом следил за выступлениями комитетчиков, а другим глазом рассматривал публику под совершенно новым углом. Он затесался аккурат между своими, выборными от бедных кварталов, отдельных предприятий, порта — и мастерами, владельцами мелких производств, у которых в подчинении набиралось от силы с пяток подмастерьев. Среди них виднелась крупная голова дяди Яри, с такими же, как у племянника, богатыми рыжими косами. Перед Марчелло почему-то оказались двое более представительных дельцов и весьма аристократического, хотя и жалкого вида господин.

Вот этот последний то и дело косился на задние ряды, крутил изящный ус и нервно теребил некогда роскошные, но поистрепавшиеся со временем кружева на манжетах. Когда аристократа аж передернуло, Марчелло проследил за его взглядом: грязный башмак одного разнорабочего пачкал резную ножку стула, а сам виновник вытянул голову, приоткрыл рот и разве что дышать не забывал — внимательно слушал проект параграфа об отмене сословных привилегий. Его сосед, коего историк видел сегодня впервые, вовсе поджал под себя изгвазданную в чем-то желтом ногу, пятная при этом шелковую обивку табурета, но не стремился исправить свою оплошность. Он ее попросту не замечал, так как целиком ушел в разглядывание портрета эльфийской инфанты на фоне оливкового пейзажа. К слову, в резной позолоченной раме со вставками из раухтопаза и неизвестного Марчелло переливчатого камня.

А почему не уперли эту рамочку вместе с картиной или хотя бы один из самоцветов, он знал доподлинно. Являлся свидетелем сцены на предыдущем заседании Временного Комитета, когда один из портовых втолковывал другому:

— Не трожь, кому сказал. Мы, вона, дурни неграмотные. Нам камушек этот — продать да проесть, что б еще понимали? А, мож статься, он это... того... как это... да красота, одно слово!

— Эту девку эльфийскую со всей семейкой еще когда поперли, а ты говоришь — красота?