Мать ветров

И он вспомнил: прикосновение Алессандро. Любимый... Его недосягаемая звездочка, его несбыточная мечта. Марчелло и помыслить не смел, что когда-нибудь дивный эльф ответит ему взаимностью. Между ними зияла непреодолимая пропасть. Прославленный преподаватель, прекрасный, как рассвет, мудрый, как сказочные золотые драконы, чистый, безупречный — и какой-то студентишка, неуклюжий, смешной, посредственный переводчик с саорийского. Да они оба мужчины, в конце концов! А вокруг Алессандро постоянно вились прелестные девушки всех народностей и образцов красоты. Что рядом с ними жалкий паренек? Оставалась любоваться издалека, беречь в сокровищнице своего сердца редкие случайные прикосновения, теплые слова и добрые взгляды. И творить под покровом ночи отвратительное, стыдное, запретное.

Ужасно. Случилась трагедия, а он... Но безвольная рука сама потянулась к налившейся силой плоти. Марчелло повернулся спиной к брату, стиснул зубы и сжал в кулаке горячий, изнемогающий от желания член. Воображение выткало перед глазами образ Алессандро. Он бы осыпал эти волосы цвета электрума лепестками магнолий, а нежную кожу — поцелуями. Он бы трепетно ласкал его стройный стан, срывая с любимых губ тихие вздохи. Он бы... Он совсем-совсем не знал, что произошло бы дальше. Светлый эльф и то, как неистово он терзал сейчас свое естество, вопиюще не сочетались между собой. Очередное доказательство того, что никогда... Он выплеснулся на руку и торопливо отер уголком простыни следы своего позора. Тело охватила сладкая истома, но на душе скреблись кошки.

Вот бы очутиться в чайхане. Слышать, как непрестанно шуршит и звенит чем-то хлопотливый саориец, смотреть на снег, медленными глотками пить масалу. То молчать, то говорить с Али. Лишь вчера познакомились, но рядом с художником ему отчего-то было спокойно.

Усталость взяла свое, и Марчелло постепенно уснул.

Город пробуждался медленно, неохотно, поворачивался с боку на бок, то высовывая нос из-под одеяла, то ныряя обратно. Буйный и шумный весной, летом и даже ранней осенью, в холода Пиран будто отсыпался за все жаркие ночи.

Густая саорийская синева затопила неосвещенные бедные кварталы, и даже зная с детства эти кривые улочки, Марчелло шел осторожно, внимательно смотрел под ноги и обходил зловонные лужи и темные пятна то ли испражнений, то ли блевотины. В окошках мастерских постепенно зажигались огоньки, и с каждым шагом путь до университета становился легче.

На аллее, что вела к величавой громаде главного здания и дальше к мрачным карминовым стенам библиотеки, сторожа зажгли фонари. Крупные белые хлопья поблескивали в их тусклом свете и мягко опускались на скелеты платанов, скамейки, мощеные дорожки. Тихо-тихо, лишь стариковское шарканье метлы да одинокий вороний крик вплетались в безмолвие рассвета.

Но Марчелло знал, что застанет в библиотеке еще одну живую душу. Отец попросил его навести утром порядок в читальном зале вместо него, потому что у самого Джордано были печальные обязательства, связанные с предстоявшим погребением. Эта просьба совпала с желанием юноши поговорить без посторонних ушей с человеком, которого тоже придавило вчерашнее событие.

Студент почти на ощупь миновал узкий длинный коридор, со стен которого за посетителями следили ромалийские владыки, знатные люди и два предыдущих ректора университета, и очутился в читальном зале, слабо освещенном пламенем трех свечей.

— Хельга! — юноша крепко прижал к себе девушку со светлой до белизны косой и очень светлыми голубыми глазами, сверкавшими от слез. Она протирала пыль, когда он вошел, и тут же кинулась ему на шею.

— Марчелло... Ты видел его вчера, да? — сквозь всхлипывания вымолвила служанка.

— Видел... Ну почему такие, как он? — тяжело вздохнул Марчелло, отстранился от девушки и провел ладонями по ее щекам, вытирая влажные дорожки. И настороженно замер под недобрым взглядом.

— Боюсь, потому, что он именно такой.

— Ты имеешь в виду, что он работал на износ? — уточнил юноша.

— Можно сказать и так, — проговорила Хельга, и от ее тона Марчелло стало не по себе. — Ты давненько не подбирал для него книги...

— Знаешь ведь, в последние месяцы много переводил, и мама часто болела.

— Ох, прости, не спросила. Как Лаура?

— Получше. Вчера всего один кошмар был. Так что с книгами Пьера?

— Идем, — служанка потянула за собой студента и подвела к внушительной стопке томов.

«О музыкальных жанрах Лимерии», «Сказания озера Морока», «Древние обряды побережья Иггдриса»... А это что еще такое?

— Пьер вдруг заинтересовался новейшей историей северных стран? — Марчелло недоуменно взглянул на подругу. — Зачем ему воспоминания участников войны в Иггдрисе?

— И зачем ему воспоминания детей той войны? — вскинула белесые брови девушка.

— Постой-ка... Он расспрашивал тебя? — юноша взволнованно сжал руки служанки.

— Третьего дня Пьер пришел в библиотеку рано утром и проговорил со мной до появления первых посетителей. Я заметила, что в последнее время он часто читает об этом, но не думала... Не думала, что... А должна была! — голос Хельги надломился, и она снова уткнулась лицом в плечо друга.

— Что, почему ты была должна? — непонимающе покрутил головой Марчелло. — Ты считаешь, что Пьер не сам?..

— Я вижу... Видела Пьера здесь почти каждое утро. Он всегда приходил одним из первых. За два года я выучила, как он выглядит накануне приступов, — девушка кусала губы и нервно теребила рукав кафтана студента. — Марчелло, вчера утром он был здоров, если вообще можно о нем такое сказать!

Ярость разлилась по жилам жгучим немилосердным огнем. Да у какой твари могла подняться рука на маленького преподавателя, отчаянного жизнелюба, который будто забывал о своем недуге и работал, работал... Перед глазами снова возник образ крохотного скрюченного тельца.

— Чем ты поделилась с ним? Чем-то особенным? — глухо спросил юноша.

— Нет, просто повторила свою историю. Как родители погибли, как меня подобрали совсем крохой, как выходили... Рассказала о том, что, когда выросла, возвращалась в свой сожженный дом, похоронила кости... Ничего, что бы прежде не рассказывала.

— Но он в другом месте узнал... Хельга, почему ты считаешь, что должна была предвидеть этот ужас?

Девушка опустилась в кресло покойного историка и жестом попросила друга присесть рядом. Огляделась, чутко вслушалась в гробовую тишину. Покрутила в руках толстую косу и заговорила. Очень тихо и монотонно.

— Марчелло, то, что ты сейчас услышишь, очень, очень страшно. Мы два года с тобой дружим, я верю тебе, как никому другому. Но я не открывала тебе всей правды о себе. Боялась. А сейчас, после смерти Пьера, я боюсь молчать и дальше, потому что мы столкнулись с нехорошим... Я даже не думала, что настолько нехорошим. Ну, ты готов узнать, кто я на самом деле?

Юноша молча кивнул и взял руки подруги в свои. Приготовился услышать все, что угодно.

К этому он не был готов.

— Марчелло, я — утбурд *.