Мать ветров

Мороз категорически не справлялся с жарой, и хрупким снежинкам стоило немалых усилий, чтобы не растаять в пекле спора. Тени заартачились. Упершийся изящным эльфийским рогом Арджуна сам по себе был явлением разрушительным, но когда к нему присоединялись его подчиненные, и в первых рядах рыл копытом землю и пускал пар из ноздрей Саид...

— Ты не видела, что там творилось! — карие глаза метали молнии. — А мы видели! В этот раз они постращали крестьян, всыпали двоим, перевернули все вверх дном у остальных, а дальше — что? Дальше висяки пойдут, девчат насиловать станут, поборы поднимут. Да они в одной семье всех кур, падлы, прирезали!

— Кур мы достанем, — спокойно возразила Зося. — А чтобы не было изнасилований и висяков, мы должны их напугать. Но не в деревнях, а на другой территории. Нам это по силам. Выберем подходящий момент и ударим, там и где не ждут. В деревнях же следует свести нашу работу к повседневному минимуму, по крайней мере, до весны. А как начнутся посевные работы, так Теодор сам поутихнет. Надо же ему что-то есть.

— До весны крестьяне на вечорках успеют смешать нас с дерьмом и будут правы, — скривил губы Арджуна. — К чему им трусливая армия, которая не в состоянии защитить или хотя бы отомстить?

— Придержи язык, — зеленые глаза опасно сощурились. Эльф чуть склонил голову, что в его случае означало глубокое искреннее раскаяние. Командир удовлетворенно кивнула и продолжила: — Сразу после беседы с бароном я отправляюсь в отряд Мариуша, и мы с ним и, думаю, с Бертом и Руди, проедем по деревням и поговорим как следует с крестьянами. Арджуна, они, может, и неграмотные, и темные, но не дураки. Должны понимать, что мы не всесильны.

— И еще поймут, что мы две недели просидели у них под боком и ничегошеньки не сделали! — голос Марты звенел как натянутая струна, а в глазах стояли слезы. Анджей, хоть и соглашался с командиром, а не с любимой, обнял ее и успокаивающе поцеловал в рыжую макушку.

— Мы много где ничего не сделали, — возразил Ганс. — Это не повод посыпать голову пеплом и бросаться в пасть врагу.

— Ребята, хорошие мои, — Зося встала со своего места и пересела на бревно между тенями Марией и Жданом. Обняла обоих, окинула взглядом остальных, улыбнулась ласково. — Понимаю, тяжко вам пришлось. Бессилие горше поражения, от него бы волком выть. А пока вы следили за вояками Теодора, я провожала в последний путь девочку, нашу сторонницу, которую до смерти забил сволочной муж. Я его порешила, да, но она-то из гроба не поднялась. Выходит, тут мы тоже оказались бессильны. Знали о том, что творится у нее в семье, предупреждали его, а не уберегли. Но негоже думать только о сиюминутной справедливости и забывать об опасности раскрытия перед Баумгартеном. Орден опустошает деревни не меньше господ, но до нашенских мы худо-бедно дотянемся, а до собора в Йотунштадте?

Тени заворчали, переглядываясь, понуро покачали головами. Арджуна невидящим взглядом вперился куда-то вдаль. Умом принимали слова командира, а вот сердцем...

— Позволите и мне сказать? — Шалом легко, будто и не было ему шестидесяти, поднялся на ноги и, дождавшись молчаливого внимания в глазах товарищей, продолжил: — Я тоже отсиживался вместе с вами в лесу и лишь время от времени подбирался к деревням. Но, кроме нашего собственного бессилия, я заметил и другое — бессилие самих крестьян. И об этом, я убежден, командир и наши товарищи обязаны поговорить с ними. Армия не в состоянии обеспечить безопасность тех, кто добровольно гнет спину даже тогда, когда того от них не ждут и не требуют. В Огненной Книге говорится о том, что следует подставлять судьбе левую щеку, если она хлестнула по правой. Знаю, нам претит подобная мораль. Но я видел людей, которые подставляют правую щеку, не дожидаясь и намека на удар.

— Кстати, о Книге! Простите за отступление, пока не забыла. К собору ты расскажешь нам о том, что увидел в ее знаках?

— Так точно, командир, — с поклоном ответил травник и вновь устроился рядом с любовником.

Лошадей оставили в лощине, надежно укрытой в непроходимой чаще, и к предполагаемому месту охоты барона Баумгартена добирались пешком. Арджуна шел впереди, пользуясь зоркостью и чуткостью эльфийского слуха, Зося и Саид поотстали.

Мороз, видать, смилостивился, утих, не кусал беспощадно, а ласково обжигал кожу. Лучник то и дело поглядывал на мать. Щеки покрыл румянец, на губах блуждала лукавая улыбка — в предвкушении занимательной беседы с Фридрихом. Белые волосы укрыты ажурной снежной вуалью, глаза холодные, недобрые. «Ведьма», — так называл ее отец. Ни дать, ни взять. И Саид несказанно радовался этому колдовскому огоньку, который день ото дня разгорался в зеленой глубине все ярче.

Летом и осенью Зося осваивалась с тем наследием, которое оставил ей погибший муж. В ее рассуждениях постоянно мелькало: а что бы сказал Раджи, как бы он поступил, что бы в таком случае решил. И тень от пламени его костра казалась теплее, чем ее взгляды. Зося была неизменно спокойной, внимательной к подчиненным, увлеченной делами, да только жизнь будто покинула ее. Однажды Шалом поведал им легенду о големе, глиняном существе, которое двигалось и действовало под влиянием магии. Саид не раз мысленно сравнивал свою мать с големом.

Но вот в разгар лютой стужи она наконец-то заговорила своими словами, начала выдвигать собственные предложения, отстаивать свою правоту, строить лишь ей присущие отношения с подчиненными.

— Саид? — Зося удивленно посмотрела на сына, который придержал ее за плечи.

— Не сердишься за то, что я с тобой спорил? — юноша ляпнул первое, что пришло в голову. Не хотел тревожить маму своими подлинными мыслями перед важным делом.

— Глупый, когда я за такое сердилась? — фыркнула ведьма и дернула сына за кудряшку.

Вдали послышался лай собак.

— Вы говорите таким тоном, будто у меня есть выбор. Изысканно издевательская вежливость, — горестно усмехнулся барон, который некстати решил прогуляться в одиночестве, пока его дети и приятели увлеченно травили зверя, и нежданно-негаданно встретил свою бывшую гостью. — Да, разумеется, я сделаю все, что в моих силах, дабы эти письма не попали в руки жены и не были преданы огласке.

— Я рада, что мы поняли друг друга и не стали тратить время на пустые препирательства, — с легким поклоном ответила Зося. Она вышла к Фридриху в одиночестве, зная, что за спиной маячат невидимые даже в этой сплошной белизне тени.

— Лючия... Да, конечно, на самом деле Вас зовут иначе, но Вы ведь не откроете мне своего истинного имени, как и того, в чьих интересах действуете? Так вот. Лючия, ответьте на один-единственный вопрос. Вы поседели. В Вашем возрасте подобное возможно лишь в том случае, если Вы пережили подлинное несчастье. Скорее всего, смерть кого-то близкого. Нежданную, страшную смерть. Лючия, Вы на собственном опыте прочувствовали, что такое потеря. Скажите: как Вы можете после этого гнусно пользоваться моим несчастьем? Шантаж мерзок сам по себе, но шантажировать письмами, которые я сохранил в память о погибшем брате, это... Это чудовищно. Скажите: Вам не стыдно?

— Нет, мне не стыдно, — ясно улыбнулась женщина.

— Что ж, — барон Баумгартен опустил глаза и тяжело привалился к дереву. — Должно быть, Вы считаете даже правильным так обращаться с... с теми, кого мир считает извращенцами.

— Нет, что Вы! Признаюсь, я лично вовсе не осуждаю Ваши чувства. А письма и в самом деле прелестны. Но, как бы я ни относилась к Вам и Вашей истории, меня прежде всего интересуют результаты нашей сделки.

— Потрясающий цинизм. Чувства для Вас — пустой звук, равно как и честь! Подозреваю, что Ваше дворянство фальшиво, как и Ваше имя.