Мать ветров

К слову, по отдельности он легко мог бы ужиться с двумя третями своих попутчиков. Со многими матросами и уж тем более с врачом Джоном О’Рейли Милош без труда находил общий язык, а различия... Не бывает двух одинаковых людей.

Однако вскоре Милош к немалому изумлению обнаружил, что человек сам по себе и в окружении других — это два существа, которые порой отличались друг от друга как небо от земли. Пожалуй, кроме врача, самими собой оставались двое бывших рыбаков с Шинни — нерей Шеннон с огненной шевелюрой и неизменной самокруткой в зубах и маленький юркий лимериец Дик. Нет, все трое отнюдь не были дураками и знали, чего не след говорить прилюдно. Отчасти из-за этой осторожности фён лишь спустя несколько месяцев от начала плавания выяснил, насколько близки они по взглядам, и что дядя Шеннона одним из первых вступил в ряды сопротивления владычеству Лимерии на Шинни.

Увы, самими собой в любой ситуации были также капитан «Гринстар» Фрэнсис О’Конор и его друг, богатый и родовитый лорд Эдвард Лионийский. И если ледяной как пики Волчьих Клыков и равнодушный до жестокости нрав первого с лихвой компенсировался профессионализмом и умом, то второй казался на каравелле великолепным чистейшей воды алмазом в куче дерьма. И вел себя соответственно.

Впрочем, простой матрос Милош редко имел с ними дело. Куда чаще приходилось выслушивать всяческие скабрезности, наблюдать за ссорами по поводу и без и не участвовать в драках. Потому что, во-первых, пока не случалось таких драк, в какие и впрямь следовало бы влезать, а, во-вторых, до поры до времени фён не хотел раскрывать себя. Пусть считают его эдаким добродушным громадиной, который играючи складывает в бухту якорный конец, но лишь улыбается в ответ на двусмысленные шуточки.

К счастью, на Веселом острове он получил временную передышку. Даже подпольщик со стажем в двадцать лет, то есть с самого рождения, устает от притворства. Большая часть команды прямиком направилась в трактиры и — к бабке не ходи — в бордели, хотя Джон ясно сказал, что не станет тратить лекарства на лечение срамных болезней. У самого Джона в портовом городке жили какие-то дальние родственники, а капитан со своим лордом... честно говоря, до них Милошу не было никакого дела.

Юноша отложил знакомство с городом до вечера. Условился с врачом о встрече на торговой площади и ушел бродить по окрестностям. Крупных хищников на побережье давно перебили, разве только в лесах на склонах гор водились огромные кошки с белой и голубой в черную полоску шкурой. От прочих напастей его привычно спасали руки и ножи.

Но здесь, в зачарованном изумрудном мареве, Милош не чуял зла, человеческого ли, природного. Тонкие гладкие стволы тянулись к небу, и листья резным куполом укрывали рощу. Только рощу ли? Лекарь распахнул глаза и внимательно всмотрелся в стройные зеленые тела. Он вдруг почувствовал себя крохотным насекомым среди узловатых стеблей злаков. Да, эти растения — как их местные звали? бамбуки? — отчего-то напоминали ему травы, а не деревья.

Выходит, на самом деле он был не в лесу, а на поляне, большой-большой, высокой-превысокой, зеленой, густой и прозрачной. Невероятное место. Какие чудеса его ждут в новых землях, если даже здесь, на сто лет как обжитом Веселом острове, он обнаружил кусочек совсем особенного мира.

Вот бы братьев сюда! Легкий, бесшумный как тень Саид с тонким луком смотрелся бы среди бамбуков будто еще одно растение. Зеленые глаза Али волшебными огоньками мелькали бы среди этих высоченных стеблей, и его кисть трудилась бы без устали до заката, и с рассветом, и со следующим рассветом. И дивные безмолвные травы сберегли бы их крошечный, один на троих секрет.

Наверное, каждый человек успевает разом прожить несколько жизней, сыграть несколько ролей. Милош был фёном, сыном, внуком, другом, товарищем, призраком, почти целый год любовником... Но прежде всего он был старшим братом. Сколько себя помнил, то есть лет с четырех или пяти и до того, как Саида приняли в отряд Теней, а Али стал почти полноправным призраком. В одиночку на задания его не отпускали, но в остальном он получил те же права и обязанности, что и старшие товарищи.

Однако мгновенно запомнить, что его младшие двойняшки — отныне взрослые мужчины, у Милоша не выходило. И уж тем более он понятия не имел, как реагировать на то, что увидел, вернувшись домой вечером, а не на следующий день к полудню. Старший брат в нем ошарашенно взирал на юношей и лихорадочно подыскивал нравоучительные, но мягкие слова. Просто брат напоминал, что он больше парням не нянька, сами разберутся. А кто-то третий, незнакомый, подсказывал, что иногда нужно махнуть на все рукой и без раздумий наслаждаться красотой.

А ведь было чем наслаждаться. Его мальчики, сильные, гибкие, смуглые, сплелись в упоительном объятии. Длинные черные локоны Али разметались по лежаку, короткие кудряшки нависшего над ним Саида касались лица художника и, видно, щекотали, потому что он то и дело отводил их рукой, но упрямые пряди все равно проскальзывали между пальцами. Братья целовались. Доверительно, спокойно, как могут лишь по-настоящему родные люди. Однако не было в их прикосновениях страсти любовников. К тому времени Милош на собственном опыте познал, как целуешь того, кого хочешь, да и наблюдал другие пары. Фёны старались не смущать товарищей откровенными жестами, но в тесноте лагеря схорониться так, чтобы тебя ни разу не застукали, просто невозможно.

Вдруг Али распахнул глаза — и увидел старшего брата. Настойчиво, но невозмутимо отодвинул от себя Саида, разрывая поцелуй, и кивнул на вход в пещеру, мол, сам смотри, почему. Лучник и посмотрел. И бесстыже рассмеялся. Художник покачал головой и улыбнулся лекарю.

А тот, кажется, собрал себя воедино, подошел к лежаку и уселся между живо освободившими для него место двойняшками. Шутливо щелкнул каждого по носу, но посмотрел серьезно, внимательно. В самом деле, сейчас ему не слова искать надо, а показать, что готов услышать их и действительно услышать. Ну и заодно с такого расстояния заметил: ни один не был возбужден. Не облегчение, не удивление, всего лишь факт.

— Нуу... Так получилось! — с обескураживающе честной улыбкой выпалил Саид. Али застонал и уткнулся лицом в бедро Милоша.

— У Саида все так получается, ты же знаешь, — сказал он старшему брату сквозь тихий смех. — Но в данном случае он даже прав. Так получилось, что мы попробовали, и нам понравилось. Мы не любовники, не бойся, но... ведь и в самом деле чудесно!

— Вижу, что не любовники, — усмехнулся Милош. И вздрогнул от внезапно нахлынувшего почти неизведанного чувства. Почти, потому что однажды оно на пару мгновений прокралось в его сердце, и юноша знал его имя — ревность. Спросил, не скрывая грусти, откровенностью на откровенность: — И давно попробовали?

— Третьего дня, — от привычной дурашливости в тоне Саида не осталось и следа. Понял.

— И если ты думаешь, что мы не вспомнили о тебе, то ты глубоко ошибаешься, — добавил Али. Да. Ну и кто из них троих старший?

Не важно. Как минимум он — больше, намного больше каждого из братьев. Оба свободно устроились у него на коленях. Первым на него набросился, разумеется, Саид, яркий, как летний рассвет. Вторым к нему потянулся Али, ласковый, как первое вешнее тепло. А потом двойняшки уютно уткнулись носами ему в шею, и старший брат вернулся. Но не заботливым опекуном, а надежной крепостью, в которой всегда можно спрятаться от ненастья.

Изумрудное марево поплыло перед глазами. Как некстати! Или наоборот? С первых мгновений разлуки, едва только родной лагерь исчез за поворотом серпантина, Милош запретил себе тосковать по дому. Вспоминать вспоминал, но отрешенно, будто читал книгу об интересных, но совершенно чужих ему людях. Он сам не знал, почему принял такое решение, однако догадывался, что иначе не доберется не то что до порта Иггдриса — до границы с Ромалией.

Милош поднялся на ноги и побрел между бамбуками, ходьбой прогоняя тупую ноющую боль внутри. Когда он договаривался с Джоном о том, чтобы его взяли в экспедицию, он уже знал, как невыносима разлука, которая может оказаться вечной. Он терял Рашида. Но тогда ему было двенадцать лет, и, пожалуй, уход своего дедушки он до сих пор воспринимал как нечто нереальное. Он считал себя фёном, бойцом-подпольщиком, призраком, обязанным быть сильным и стойким, он искренне верил, что ему хватит отваги пережить расставание с семьей и друзьями.