Мать ветров

— Не нравится тебе, что мои сестры с братом собачатся?

— Не нравится.

— Но они у меня есть. Я их люблю, дружу с ними. Не всегда по-доброму поговорить выходит, что у меня с ними, что у них между собой. Но ведь и хорошо бывает. Как на реку на той неделе ходили. Понравилось?

— Здорово было, — тут же разулыбался Радко. Все-таки долго хмуриться у него не получалось. Взъерошил кудри отцовым жестом, вспомнил: — И теленка лечили. И Вивьен на лошадке катали.

— Вот видишь, сынушка, — Герда одобрительно коснулась дочерна загорелой щечки ребенка. Подумала-подумала и добавила с тихим рыком в голосе: — И еще, Радко. Хочешь ты или не хочешь, а маленький уже есть.

В карих глазах замерцали хищные огоньки. Верхняя губа дернулась, совершенно по-волчьи обнажая зубы. Оборотица рыкнула чуть громче, прихватывая сына за загривок. Радко зубы не спрятал, но все-таки погладил живот мамы. Нежно, как прежде.

Кажется, эта буря миновала. Но надо бы подстраховаться.

— Ох, пушистик ты мой пузатый. Совсем испереживалась, — Саид снисходительно чмокнул жену в пепельную макушку. — Конечно же, ничего ты не напортила тем, что приехала в деревню и взяла с собой Радко. Растет наш парень, пусть знает, что бывают и такие отношения между родными, пусть учится принимать и прощать. И все ты верно ему выговорила, должен выучить, что жизнь человеческая не по его желанию и прихоти дается.

— Правда? — Герда по-детски счастливо улыбнулась и потеснее прижалась к нему.

Сердце чекиста екнуло. Его не меньше жены колотило накануне родов, со дня на день ждали. И за нерожденного пока ребенка переживал. И за старшего сына, который в четыре года внезапно попал из теплого, затопленного лаской родного дома в довольно сложные отношения Герды с ее семьей. И вообще... Но любимой тревоги досталось больше.

Саид уверенно поцеловал Герду во второй раз, теперь в живот, схлопотал по губе какой-то конечностью малыша и ответил:

— Правда. И я кое-что еще придумал. Нет, не скажу! Сюрприз будет!

Бывшие фёны сами не очень понимали, как так, не сговариваясь, приехали в родную деревню Герды солидной, даже слегка пугающей толпой. То ли экспериментальная площадка на участке Ансельма, где выращивали тыкву и фасоль, привлекла их внимание, то ли прибавление в семействе Саида интересовало, то ли просто выдались последние жаркие летние деньки, и душа просила праздника.

И ведь допросилась.

На площади перед новым деревянным храмом, опрятным, прозрачным, светлым, как его жрец Ансельм, селяне расставили столы. Первое по-настоящему свободное лето уставило льняные скатерти мисками с кислой капустой, картофельными кнедликами, тыквенной кашей, загадочным салатом из фасоли, печеными яблоками, пирожками с богатой начинкой, блюдами с набитой в вольных лесах дичью. Посреди этого сказочного изобилия возвышались кувшины с квасом, медовухой и поздними полевыми цветами.

Шалом отрезал себе сочный кусок оленины, собрался было отведать его... но в поле зрения попал Эрвин, который рассеянно отпивал из кружки квас. И больше ничего.

— Любовь моя, прости за грубость, но ты со своими диетами у меня в печенках уже сидишь.

— Да ну, я не на диете!

— А что же тогда?

— Просто есть не хочется. Наверное, волнуюсь перед выступлением.

Волнуется он. Вчера, кажется, никаких выступлений не было, а Эрвин едва притронулся к ужину. Три дня назад его ни с того ни с сего вырвало. Шалом присматривался к супругу и сейчас понял: нет, не показалось. Спросил прямо:

— Что с тобой происходит? Только не ври.

— Ох, свет мой, ну чего переполошился? — ласково улыбнулся Эрвин. — Я старею. Слабость, потеря аппетита... Это довольно-таки обычно в моем возрасте, не находишь? Не всем так везет с железным здоровьем, как тебе.

Может быть. Но наблюдений своих Шалом оставлять не собирался.

Относительное уединение супругов нарушил Саид. Втиснулся между ними, подмигнул Эрвину:

— Ну что, наша договоренность с тобой и Марлен в силе?

— Как и мое тебе предупреждение, что я сто лет не держал в руках таблы, а вон то недоразумение и вовсе таблы не напоминает, — фыркнул менестрель.

— А, справимся!

С того самого дня, как в Блюменштадте объявился беглый революционер из Ромалии, который родился в Саори, Зося ожидала чего-то подобного. Ибо где саориец, там и какая-нибудь хитрая саорийская флейта. Даже если он явился без оной.

А где саорийская флейта, к примеру, мизмар, вот как у этого седовласого смуглого южанина, там и драгоценные, сладкие, щемящие воспоминания.

Но что, леший их задери, делают рядом с флейтистом Эрвин и Марлен? Почему у ее любовницы вместо привычной арфы в руках гитара, а у менестреля вообще странное подобие таблов? Не иначе, как прощальный зной лета настроил их на саорийский лад.

Галдящая площадь, битком набитая селянами, поутихла, заинтересованная диковинными инструментами. Зося осторожно повела головой так, чтобы волосы немного скрыли ее лицо. Опасалась своей реакции на томные, плачущие звуки мизмара, его жаркую тоску. Ведь именно под такую мелодию когда-то начинал свой танец Раджи...

Однако в условной тишине веселыми искрами рассыпалась совсем иная музыка. Легкая, озорная, она так и манила шагнуть в круг, пуститься в пляс бездумно, даже не зная движений.

Но люди ждали. Ждала и Зося, слишком хорошо зная своих шебутных музыкантов. Искала подвох.

Саид расцеловал свою брюхатую красавицу в обе щеки, скинул ей на руки рубашку и, прихлопывая руками в такт таблам, вышел в круг.

Нет, не столь изящно, дразняще, тягуче, как когда-то его отец. Не томный демон, а солнечная сила в каждом стремительном жесте. Шаг, шаг, подскок, поворот, шаг, шаг, подскок, поворот, и даже соблазнительные движения бедрами в проходке по кругу казались просто дурачеством. Подхватывая настроение танцора, селяне засмеялись, загудели, захлопали.

На третьем круге Саид с очень сволочной открытой улыбкой вдруг выхватил из толпы Али, который явно не ожидал от брата такой подставы. Зося прыснула. Ох, мальчишки! Как в детстве повелось: почти все шалости придумывал Саид, нахрапом втравливал в них Али, а Милош потом разгребал последствия. Мужчины взрослеют?

Али отчаянно раскраснелся, но поймал таки ритм и задумку брата. Ясное жгучее солнце смягчил зеленый туман. Четкие движения Саида Али повторял безупречно, но при этом будто струился. Короткие кудри подпрыгивали в такт музыке, длинные локоны стекали по рукам и лопаткам. На миг двойняшки сошлись, и волосы Али прокатились по плечу Саида. Совершенно невинно в глазах детей, вполне двусмысленно для взрослых.

Но не успели селяне зашушукаться, как парни разбежались и сцепились вновь то ли в танце, то ли в шутливой драке. Задиры-пацанята — да и только! Даже палки ухитрились раздобыть, но вращали ими не со змеиной угрозой, как Раджи, а лихо, напористо. В каком дворе братья не выясняли, кто кого? Зося засмеялась, вспоминая детские потасовки своих сыновей.

Впрочем, вскоре оборвала сама себя, прикрыв лицо ладонью. Саид, балбес! Ладно, красуешься перед женой крепким гибким телом, да куда ты с брата рубашку-то потащил?