Мать ветров

— Вашего, — еще тише ответил Шамиль. — Но я потом, ага? Кушать хочется. И еще, Мира, я так и не понял, где я неправильно карту прочитал...

— После, мой любопытный, все после! После волшебного супа нашей принцессы.

Сама виновница торжества, которая накануне вернулась вместе с Марчелло из Пирана, едва притронулась к еде. Рецепт чудесного седого саорийца из чайханы и впрямь оказался волшебным, но Вивьен больше радовалась иному.

Ало-розовый закат отражался в быстром течении реки, костер отбрасывал теплые блики на лица братьев и сестры, вокруг златомельниц ласково сияли поля сердце-цвета. Громче журчали и квакали лягушки, а вот нория, наоборот, смолкла. Закончилась вечерняя смена, и со стороны фабрики поплыло протяжное пение рабочих. Так знакомо, спокойно. Не то, что в Пиране.

А главное — спокойно, легко, понятно было здесь, рядом с родными. Да, какие-то маленькие детали мира обычных людей ускользали от Вивьен, но самое важное она понимала. Ей стало грустно, и она попросила помощи у Радко. Радко понял, что она успокоилась, уточнил, отпустил сестру, и они вместе пошли к котелку. Мира знает, что Вивьен любит кислицу, а Вивьен знает, что Мира любит супы и готова есть их на завтрак, обед и ужин. Они заметили, что Шамилю грустно, а Шамиль объяснил, когда попросит у них помощи. Все трое, Радко, Мира и Шамиль, могли бы дотемна играть в чекистов, читать карты, следы, находить ловушки и штабы контры, но их звери, Фенрир и Баська, уже старенькие, а Вивьен очень соскучилась по своим, поэтому игру закончили на закате. Все понятно: кому что нравится, и как организовать вылазку за город, чтобы все остались довольны.

Когда рабочие возвращаются домой с фабрики и поют, значит, в Республике покой. А два года назад случился неурожай, были бои на границе, по Республике прокатились волнения, и рабочие не пели. Наоборот, бастовали. Вивьен еще не разобралась с заводом, который работал на чарах, его запустили совсем недавно, но наверняка там действовал тот же принцип. Если человеку нравится работа — он поет, если не нравится — хмурится и выступает на митинге. Вивьен подрабатывала уже год, расписывала деревянные и глиняные игрушки. Она часто напевала смешные ярмарочные мелодии, когда работа спорилась.

В Пиране без Марчелло она бы запуталась непременно. Конечно, не везде. Ранним утром в пустой чайхане, на берегу старицы, в городском саду среди пышных драконовых деревьев или в тихой утренней библиотеке рядом с дедушкой Джордано ей было так же легко, спокойно. Она любила свою родину такой.

Но в других местах и ситуациях... А если все дело в ее отличии от обычных людей? Или нет?

— … помни, что настоящие карты и письма могут быть опасны. Скажем, бумагу пропитывают, кроме скрытых чернил, каким-нибудь ядом, и когда ты поднесешь ее к огню, яд начнет испаряться. Поэтому не забывай о маске и перчатках! — закончила подробное объяснение Мира.

— Змеюш, тебе хоть завтра в ЧК идти работать, — подмигнул сестре Радко и дернул ее за одну из двух длинных темных кос, действительно похожих на змей.

— Пока по возрасту не подхожу, — печально вздохнула девочка.

Над костром пронеслась крылатая тень. Баська лениво повела глазом в ту сторону, куда умчалась летучая мышь, и снова задремала. В последнее время кошка предпочитала охоте на живность охоту на оставленный без присмотра кусочек мяса.

— Послушайте, — нарушила молчание Вивьен. — Там все не так. Папа улыбался мне, когда мы с Марчелло пришли его навестить, а его руки и спина боялись. Его жена и дети тоже улыбались, но как будто куклы деревянные, которых я расписываю. Было много разных встреч, и я видела, как люди себя ведут. Не так. Марчелло разговаривал с профессором Алессандро. Красивый эльф... не такой красивый, как Арджуна, но тоже золотой. И Алессандро говорил, как хорошо стало в Пиране, какая у них конституция, как свободно и сыто живется людям. Да, Пиран богаче Блюменштадта. Марчелло согласился, что хорошо, а потом начал расспрашивать о колониях на юге. Алессандро быстро-быстро сказал, что скоро обязательно будет лучше, он улыбался, а глаза его врали. Я не понимаю! Мне трудно, больно дается ложь, но это я. А как обычные люди?

— Судя по книгам и по тому, что папа рассказывает о своей работе, есть люди, которым не больно, — ответил Радко. Сломал пополам сухую веточку, потом еще пополам и сунул ее в костер. — А мне... было бы больно врать близким.

— Обман — не всегда плохо... Правда? — спросил Шамиль, поочередно заглядывая в глаза родных. Вивьен сделала над собой усилие и не отвернулась. Братишка самый младший из них, ради него надо потерпеть.

— Правда, — осторожно сказала Мира, косясь при этом на старшего брата.

— И они даже не обманывали. Они берегли меня, ведь я еще маленький. Они бы сами рассказали потом, если бы я не услышал случайно.

Голос мальчика, очень тихий, ровный, почему-то напомнил Вивьен скулеж Фенрира, когда Радко и Герда обрабатывали его раненую лапку.

— Твои родители?

— Угу.

А ведь они догадывались. Наблюдательная Мира и ответственный Радко — наверняка. Даже она, Вивьен, хоть и с трудом порой разбиралась в тонкостях человеческих чувств, не могла не заметить. Ее родители, ее настоящие родители, Али и Марчелло, были вместе, даже разделенные столом, стеной, несколькими кварталами или днями пути. Герда и Саид буквально дышали друг другом. Хельга и Артур, такие разные, являлись ходячей иллюстрацией словосочетания «половинки единого целого».

У Шамиля была прекрасная семья. Внешне, пожалуй, самая нежная из всех семей, что жили в Ясене. Милош славился своим большим, добрым нравом, Камилла слыла главной аристократкой Блюменштадта, даром что почти все лето проводила на опытных полях, не чураясь ни земли, ни навоза. У них не повышали голоса, Шамиля ругали крайне редко и никогда не наказывали. Ссорились ли между собой Милош и Камилла? Если и да, то дети об этом ничего не знали. В отличие от. Ох, как же перепугалась однажды Вивьен, когда Марчелло кричал на Али, а тот молча бил тарелки!

И все-таки они догадывались. Теперь знали точно. Шамиль рассказал брату и сестрам историю своей семьи. Да, Милош и Камилла очень дорожили друг другом, обожали единственного сына, но в прошлом у каждого осталось то, что называют Великой Любовью.

— Это плохо? Что у твоих родителей брак скорее из уважения, чем от большой романтики? — спросил у брата Радко, как только Шамиль замолчал и подвинулся поближе к Баське. Таким тоном Радко расспрашивал ребят, которые притаскивали ему своих больных зверей.

— Плохо? Да ну... И не мне жаловаться, когда Вивьен приемная и только вернулась от родного отца. А Хельга вообще нежить, у них с Артуром детей нет.

— Нету? А как же птица? — протянула Мира, и парни почему-то опять прыснули.

— Птица? Как это? — удивилась Вивьен.

— Ты же знаешь, иногда о какой-то вещи говорят: это их детище, — объяснил Радко. — Как родители растят ребенка, заботливо, с любовью, так и создают некоторые предметы. Например, Артур и Хельга так работают над своей птицей.

— Поняла, — Вивьен кивнула старшему брату и повернулась к младшему. — Шамиль, тебе не плохо, но ты грустный.

— Уже не очень грустный, — Шамиль погладил Баську и снял с ветки ломтик поджаренного хлеба. Вслед за ним захрустела и остальная компания. Мальчик сжевал кусочек и тихо сказал: — У нас ведь все разные. Но мы же как-то вместе, у нас в Ясене хорошо и дружно. А если бы мама и папа не поженились и тосковали бы всю жизнь? Вот это было бы точно плохо.

— Ага, — подтвердил Радко. — В книгах рассказывается про великую всю из себя любовь, до гроба, верность, никому, кроме тебя... Пф! И чего? Сидят по углам, дуются, как мышь на крупу, страдают...