Мать ветров

— … убивают соперников, кончают с собой, — подхватила Мира.

— Если себя убить, то потом ничего не будет, — покачала головой Вивьен. — Их самих не будет, дети не появятся. А у твоих родителей, Шамиль, появился ты.

— И это очень круто! — воскликнул Радко и крепко хлопнул брата по плечу.

— Тяв! — сонно добавил Фенрир.

Совсем стемнело. С реки полз холодный туман, но прятаться в шалаш ребята не спешили. Завернулись в одеяла, подсели поближе к костру, животным и друг другу. Радко играл на окарине тягучие, дрожащие мелодии, Фенрир подпевал ему, а Вивьен смотрела на звезды. Потом по рукам Шамиля и Миры пошла гитара, низкий ломкий голос Радко вторил высоким чистым голосам брата и сестры, а Вивьен по-прежнему смотрела на звезды.

На миг ей показалось, будто серебряные пылинки тоже вращаются, внимая переборам струн. Вот бы нарисовать однажды, как они танцуют.

Туман стал совсем густым. Ни костер, ни луна не позволяли видеть дальше, чем на десяток шагов, и Радко чутко вслушивался в ночь. Брат и сестры грелись в шалаше, Баська ушла к ним, а верный Фенрир, старый, но еще полный сил и отваги, спал под боком у хозяина, время от времени настороженно приподнимая умную морду. Сам Радко не уснул бы, даже если бы не вызвался дежурить первым.

Удивительно. Наконец-то, впервые за два месяца, они собрались привычной компанией. Не хватало маленькой Лейлы**, но сестренке еще расти и расти, прежде чем ей позволят выбираться с ними на природу.

Вместе. А Радко было так одиноко, как пела об этом его любимая окарина.

Несмотря на горячую привязанность друг к другу, каждый хранил свои секреты. Они росли вместе, по-настоящему, в обход всяких формальностей, родные, и каждый оставался самостоятельной, независимой личностью.

Но подобное случилось впервые. Когда Радко до дрожи хотел бы поделиться, спросить совета или просто напроситься на объятия. Хотел и не имел права.

Не имел права тревожить Вивьен, пусть она и старше на целый год. Не смел пугать Миру и Шамиля, потому что разница в четыре года и пять лет вдруг оказалась настоящей пропастью.

Как-то вдруг, неожиданно, внезапно Радко ощутил себя самым взрослым — и одиноким. И в то же время очень маленьким, крошечным под этими древними звездами, очень глупым и на самом-то деле бездушной эгоистичной сволочью.

Вспомнил глаза мамы. Такие теплые, пушистые, спокойные, как безмятежный туман над рекой, они мгновенно наполнились ужасной мукой. Мама не ругала его, не рычала, не плакала... Они даже побеседовать толком не успели. Приехали Марчелло и Вивьен. Позже из Озерного края вернулись папа, Милош, Али и Артур.

А мама кормила грудью трехмесячную Лейлу. Что если у мамы от переживаний молоко пропадет?!

Радко достал из мешочка на поясе деревянную фигурку — сказочного старика с пышной бородой. Игрушка была вырезана грубо, кое-где инструмент явно не слушался руки мастера. Дедушка Богдан в последние месяцы жизни совсем ничего не видел и прощальный подарок для каждого из правнуков резал вслепую. К счастью, успел узнать о беременности мамы и сделать игрушку для Лейлы, хотя саму Лейлу не дождался.

Живое, неровное, несовершенное дерево грело озябшие руки. Радко крепко сжал в ладони фигурку. Прошептал, спасаясь от одиночества и отвращения к самому себе:

— Дедушка.

— Моя девочка! — Саид потискал малышку за щечки, и та в ответ солнечно засмеялась. — Ты — моя девочка. Наконец-то — моя.

— А старшенькие не твои? — хохотнула Герда. — Мне их ветром надуло?

— Вряд ли ветром, — серьезно ответил чекист, подгребая к себе и жену. Для полного счастья. — У нас еще столько ветряков тогда не было.

— Не увиливай, свет мой, ты не Мира. Так и отчего же Лейла твоя?

— Вот именно, Мира! Мира — дедова внучка, хотя мама утверждает, что она еще хуже Раджи. Увиливает, подлизывается, хлопает ресницами, и это ей всего десять. Радко — твой сын и даже не спорь. Зубастый волчонок в тихом омуте. А на Лейлу посмотри, как она мне улыбается, как хохочет. Мо-я!

Герда хихикнула в кудряшки мужа, пряча за весельем тяжелый вздох.

Вернулся. Как в соседнем Озерном крае взбунтовались крепостные, как перешло княжество от Грюнланда к Республике, так и начали пропадать в новых землях, налаживая новую жизнь, Саид с братьями и другими товарищами. Саид едва не пропустил третьи роды жены, влетел в комнату, когда Лейла вовсю рвалась на волю. Потом снова уехал, не пробыв дома и недели.

Наконец-то, если верить доброй надежде, эта суета поутихла. Вернулся надолго, заобнимал старших, отпустил их с компанией за город и теперь вволю тешился с младшенькой. Темные глаза горели ярко-ярко, лихорадочно, умаялся поди, любый. Как потревожить?

А надо.

— Твоя Лейла, убедил. А мне бы с тобой о моем Радко посоветоваться, — прошептала Герда, лаская дыханием шею мужа.

— Радко? Натворил что? — удивленно спросил Саид. — Он же спокойный, послушный, вроде бы все... — осекся. Превратился из влюбленного дурного отца в думающего чекиста. — Послушный подросток. Хм. Давненько он не огрызался, не спорил... Ерунда какая-то, Герда! Что с ним?

— То-то и оно. Я тоже заметила. Решила, что он меня, беременную, бережет, тебя не беспокоит, зная, как ты устаешь. А все недоброе мстилось... Ну, не зазря.

Лейла уже потихоньку клевала носом. Саид осторожно уложил дочку в корзинку, невесомо погладил светлый пух на головке и потянул жену на веранду.

— Рассказывай, волчонок.

— Какое утро сегодня было... Теплой землей запахло, ласточки под крышей расщебетались... Ты знаешь, как я спелую весну чую. Я и надумала утром до Липок дойти, с Мартой вместе порукодельничать. Взяла Лейлу да ушла после завтрака. Сказала, что к обеду вернусь. Ну, старшие при деле. Мира укатила Арджуну на улицу, донимать со своими сыскными штучками, Радко соседка котенка подранного принесла. Ушли мы. А случилось прийти пораньше. Дома тихо, вроде никого, а я запах крови уловила, из учебной. Дверь закрыта была изнутри, а я же слышала, что там Радко, его кровь. Потребовала открыть. Подумала, что порезался случайно, прячется. А он... не случайно. Саид!

Герда крепко встряхнула за плечи страшно побледневшего мужа. Саид сжал в ответ ее руки, спросил, еле шевеля дрожащими губами:

— К-как? Как он, как ты?

— Да я что... Увидела, что не по венам на руках. Неопасно совсем, правда! Ругать побоялась, мало ли. Помогла перевязать, спросила. Ох, Саид, — Герда всхлипнула, с трудом удерживая в себе слезы. — Что в его головушке! Ты думаешь, почему он нам не перечит, когда его дружки частенько с родителями цапаются? Он не считает себя достойным нас! Говорил, что мы с тобой герои. В подполье были, Шварцбург вместе брали, Республику завоевывали. А он, мол, живет себе припеваючи на всем готовеньком, в свободной стране, почти в мирное время. Еще и профессию... Саид, он же всерьез хочет на медика учиться, ветеринаром стать. Не только соседских зверей лечить, но и служебных собак, и мелкую скотину. А летом на практику в сельскую коммуну просится, за крупным скотом ходить. И хочет он, и говорил мне: мирная работа! Ни опасностей, ни тревог. Он трусом себя считает по сравнению с нами. Вот, удумал сам себе доказать, что боли не боится... Время выбрал, чтобы меня и младших не было... Договорить не успели. А перед тем, как уйти к реке, он меня в сторонку отозвал и поклялся, что такого больше не сделает...

Теперь плакали оба. Тихо-тихо, будто робкий весенний дождик. Старые подпольщики, они не шарахались от ран и довольно цинично относились к виду крови даже самых близких людей. Но то, что творилось в душе их чудесного, ответственного, отзывчивого сына, до стыни в жилах пугало обоих.

— Не волнуйся, пушистик, — шептал Саид, покрывая нежными поцелуями лицо и ладони жены. — Тебе нельзя волноваться, ты Лейлу кормишь. А коли Радко поклялся тебе, то можешь быть спокойна, слово он держит. С остальным — справимся. Побеседуем с ним, успокоим его... ну, поругаю, ты уж не сердись, волчонок. Отругаю, пусть в следующий раз подвиги поумнее ищет, а не дурью мается. Но мы справимся! Это же мы, это же наше солнышко, наш сын...