Мать ветров

Катрина — одно из изображений, связанных с мексиканским Днем мертвых, женская фигура, чей череп украшают пышные цветы.

basura (исп.) — отбросы, мусор.

====== Глава 2. Али. Сейчас ======

Растут, растут невидимые крылья.

Какой размах! Какой размах!

Земля, река, деревья — все поплыло,

И синь в глазах, и синь в глазах.

Всё выше, выше, к белым облакам.

Качели тут, качели там.

И я лечу, легка,

С тобой всё выше в облака.

И я лечу, легка,

С тобой всё выше, выше, выше в облака.

К. Валькадос

Все тело окружало свежее мягкое тепло. Марчелло нырял в шелковые волны и плыл так уверенно, как будто умел это делать с самого рождения. Во сне легко было позабыть, что на самом деле он не умеет плавать. Податливая толща воды расступалась перед ним, и гибкие, ласковые водоросли обвивали его руки и бедра, нахально подбирались к его почему-то твердому члену, влажно обволакивали нетерпеливую плоть... Какой восхитительный сон!

В следующее мгновение Марчелло резко распахнул глаза, осознавая, что это вовсе не сон. Он на самом деле обнимал со спины Али, их пальцы переплетались, а его мужское естество, скользкое от масла, вошло в любовника уже наполовину.

— Ох, — спросонья хрипло выдохнул юноша и опасливо замер. Вдруг его habibi все еще больно? Все-таки после первого раза прошло всего несколько часов.

— Это называется — еще спишь, но уже трахаешь, — весело мурлыкнул Али и бесстыже заерзал бедрами, самостоятельно насаживаясь на член Марчелло. — Ты продолжай, продолжай.

— Я уже что? — поперхнувшись, переспросил переводчик.

— Профессионала коробит подобная лексика в постели? Не ворчи, звереныш, я не знал. Учту на будущее.

— Да я... о-о-ох... не против. Просто не ожидал. Привык читать про романтику.

— В твоих прекрасных книгах во время соития беседуют стихами? — Али немыслимо изогнулся, и его любовник приметил в туманной спозаранку зелени ехидный огонек.

— Нет, но я могу, если хочешь, — кое-как сохраняя ровное дыхание, ответил Марчелло. На самом деле ему было абсолютно плевать на то, как и о чем говорить. Его вело от того, что они в принципе разговаривают, пока его член с каждым движением все резче толкается в горячую глубину.

— Сейчас... — из-за тихого протяжного стона не разобрать было, спрашивал художник или предлагал.

— Тогда слушай...

Немилостью пророка выпил я амриту,

Отравленную кровью нежного ифрита,

В запретные вступил сады очарованья,

Что смертным не узреть. И вижу: мне открыта

Пещера меж соцветий пышных амарантов,

И я в нее проник. Мерцали сталактиты,

Неведомым огнем пронзенные — о чудо! —

И я б теперь ослеп. Но манят хризолиты

Очей твоих все дальше, вниз, не возвращаться

И в страсти умереть на ложе из самшита,

В объятьях ядовитых пери, отдавая

Века на небесах за смуглые ланиты.

Последние строки дались ему с трудом. Нелегко одновременно декламировать стихи, пусть даже те, которые сам когда-то и перевел, и чувствовать, как бьется в руках дрожащее от удовольствия жаркое тело, слышать, как рвется подушка в зубах Али и все равно не заглушает короткий беспомощный вскрик.

Али был счастлив. Нет, не так. Али в мыслях своих парил над Пираном на крыльях нежданной радости и безумного вдохновения.

Еще накануне его бы нервировала ситуация неопределенности с работой на стройке, если бы куда больше ни волновало свидание с Марчелло. В самом деле, заработок учителя девочки-калеки был постоянным, но весьма скромным, а разгрузка в порту оплачивалась относительно прилично, зато время от времени. На таком долго не протянешь — с учетом платы за жилье, университет и его грандиозных планов по созданию картины.

Но стройка... стройка и требовалась ему до зарезу, и пугала до жути. Али, разумеется, привык к тяжелой работе еще в лагере, но там ее организовывали иначе. Здесь, в городе, если уж разгружали товар, так при минимуме рук и до полного изнеможения. Если уж таскали камни и бревна, то до цветных пятен перед глазами и пустой, гулкой, как нежилые пещеры или новые, незаселенные здания, головы. Физический труд выматывал и отуплял. Когда фён зарабатывал на отдельное жилье, то вечером после стройки вползал в общую комнатку, пялился невидящими глазами в потолок, и не мелькало даже намека на мысль о том, что неплохо бы взять в руки уголь или книгу.

Поэтому сегодняшняя встреча после занятий стала для него не то что глотком свежего воздуха. Как будто ему принесли огромный драгоценный кубок, полный чая с жасмином, и сказали: «Пей, все твое».

Лесная эльфиечка, за которую он заступился в трактире, узнала его в толпе на улице, ведущей из университета в нижний город, и поманила в сторонку. Рядом с ней стоял пузатый добродушный мужчина с красным лицом и губами, которые смешно шлепали, стоило ему заговорить. Оказывается, лесные эльфы поставляли для этого владельца нескольких лавочек разнообразные дары природы, начиная с меда диких пчел и заканчивая поделочным деревом и камнем. И он великодушно согласился дать работу заступнику дочери одного из своих партнеров. Когда же толстяк узнал, что юноша учится на художника, восторгу и шумному причмокиванию не было предела. Ведь он как раз собирался открывать новое заведение и подыскивал толкового, но недорогого мастера, который размалевал бы стены, прилавки и всякое по мелочи.

Это не стройка! Это работа, прямо связанная с его учебой, у человека, смотревшего на него пусть свысока, но с явной симпатией! А через пару часов — встреча с Марчелло и Хельгой, вернувшейся сегодня в город. Али по опыту знал, что долго так хорошо не бывает, а потому откровенно наслаждался безмятежным счастьем здесь и сейчас.

И сейчас он подходил к местечку, которое долго подыскивал в лабиринтах узких улочек нижнего города и среди живописно-зловонного беспорядка окраин. Фён понимал, что без тренировок скоро превратится из призрака в какую-нибудь задеревенелую развалину или куклу-марионетку с ограниченным набором движений. Кроме того, он давно догадывался о страстном желании Марчелло что-то сделать со своим неуклюжим телом, и раз уж его друг и теперь любовник стал сочувствующим делу его организации, то его физическая подготовка перешла в разряд «срочно и бегом». Да и встречи их дружной троицы летом хотелось проводить не в затхлости квартала Ангелов, а на относительно свежем воздухе.

На берегу еще не заболоченной, но уже подернутой ряской старицы Али нашел заброшенный домик рыбака. Старая развалюха, изъеденная временем и затопленная дождями, зловеще пряталась в пепельной тени маслин. На песке догнивала лодка, а из воды торчали сваи, вполне пригодные для постройки новых мостков. Теплый ветер играл с листвой и старыми качелями — наверное, когда-то тут жили дети.

Тихо-тихо. В вечной суете столицы Али почти отвык от столь глубокой тишины. Он спустился к старице и вгляделся в темную спокойную гладь. Стоячая вода тускло отражала солнце, пахла тайной и тленом, а его смутно тревожило что-то иное...

За спиной хрустнула ветка, и следом раздался восторженный возглас Марчелло. Али оборачиваться не стал. Лишь прикрыл глаза и, затаив дыхание, ждал.

Теплые тяжелые руки на его плечах. Робко и собственнически одновременно. Несмелый поцелуй в щеку.

— О чем задумался?

— Не поверишь — о сегодняшних занятиях, — беззвучно засмеялся Али. Повел плечами, поудобнее и понадежнее устраиваясь в объятиях любовника, и продолжил: — Ты знаешь, в первые месяцы я как ошалелый набрасывался на все, что дает университет. Даже если на лекциях по современной истории преподаватели несли полную, с нашей точки зрения, ахинею. А сейчас... Я смотрю на эту воду, от которой скоро будет разить тухлятиной, но она мне кажется более живой, чем многие наши правила и каноны.