Майонезовские сказки
Шрифт:
– Это один из детей L.W.L. – с готовностью отвечал Пышка,– одного зовут Мишутка, а другого – Ванюшка! Они правнуки бабы Гути – соседки Вашего батюшки Никифора с улицы Проточной.
– Пыш, обязательно пригласи их на субботний ужин, я потушу утку с черносливом, – заявила Че, хоть для меня – это большой удар – связь между L.W.L.– любимой поэтессой и какой-то серенькой мышкой Люнечкой!
– А что читала L.W.L., я с некоторых пор тоже стал её поклонником? – спросил профессор.
– О, она читала чудесные стихи о доме своего детства! – радостно сообщил Пыш и с чувством прочёл наизусть:
«И снова душа, как
Сольется с весенней прохладой;
А в небе так ясно, и так одинок
Серп тонкой луны над темнеющим садом!
И вновь за рекою дрожат огоньки,
Луч фар освещает берёза– как вёрсты,
И вновь у калиток сидят старики,
Чтоб видеть весенние яркие звёзды,
Чтоб слышать синичек и соловья,
Что полнят сады в тихих сумерках звоном,
Чтоб чувствовать, как пробудилась земля,
Как пахнет черемухой с выжженных склонов!
Душа замирает над хатой простой,
Над звуками старого, мокрого сада,
В нём свет из окна меж ветвей золотой,
Но так всё знакомо, что света не надо!»
– Замечательно! – сказал профессор, – Пусть даже она всего лишь Люнечка!
– Эта ваша L.W.L.,– неожиданно заявил подошедший Фига,– всё передирает у нашего Пышки, а он, не в обиду будет сказано, товарищ, но, если верить общественному мнению, кое-что заимствует у некоего Хамэ Эль Гуля, видимо, представителя арабской литературы!
– У тебя горизонт мышления уже, чем у Бобра!– возмутилась Че, – Повторяешь лесные сплетни тупых обывателей! Такие, как ты, считают, что все актрисы– девушки легкого поведения, все торговцы– воры и жулики, все вузовские преподаватели, как наш профессор,– взяточники, все полицейские– оборотни в погонах, все писатели– плагиаторы!
– А что, нет? – удивился Фига, – Все так считают!
– Давайте после нашей экскурсии будем терпимее друг к другу, – предложила Рокки.
– Да-да, – зашепелявил Кро, чтобы нам не угодить в те ужасные места, где нам довелось побывать.
– Вы правы, – смягчилась Че, – будем ласковыми, будем брать пример с бабы Гути, которая всегда звала внучку: «Ягодка моя!» А что ты читал на литературном вечере, Пыш, ягодка моя?
– Меня попросили прочесть что-нибудь из моей любовной лирики, – с удовольствием отвечал поэт,– и я прочел это стихотворение, посвящённое Мушке:
«Ещё не придумали слов,
Чтоб мне рассказать о тебе,
В моей непроглядной судьбе
Ты дар лучезарных волхвов!
Ты пурпура строгая гладь,
И глянец опущенных лилий!
Неловкие строки могли ли
В созвучьях тебя передать?
С какою же силой согласных
И гласных открытостью всей
Сказать об улыбке твоей,
Сказать о глазах твоих ясных?
Одно лишь осталось – в отчаяньи
Покинуть речей круговерть,
Смотреть и смотреть, и смотреть
Беспомощно, в долгом молчаньи!
Поэт старомодно поклонился, приложил к груди правую руку.
– Это прекрасно Пыш!– сказала Че, вытирая слёзы кулачками с булками, – И подарки восточных королей, и пурпур царского одеяния, и лилии в императорском гербе – вся земная роскошь положена к ногам любимого человека! Это великий Божий дар, Пыш, любить по-царски! Но
мы куда-то шли?– Маменька, мы собирались покормить голубей,– прошепелявил Кро.
Нет, зайка, мы собирались покормить лебедей,– сказала Че, – смотрите, они плывут к нам! Ой, чернёхонький, самый быстрый!
Тётка Черепаха начала раздавать булочки подплывшим лебедям. Из-под её очков слёзы капали и капали прямо в воду, образуя лёгкие круги.
– Не расстраивайтесь, почтеннейшая, – нарочито бодро заговорил профессор, – была бы L.W.L. заурядной поэтессой неизвестного века, неизвестного народа, а вот теперь она– как дружеский привет из вашего ирисового рая на Проточной улице! Вы переоценивали её творчество и недооценивали её в жизни, и, наконец, её образ обрёл равновесие! А главное, с Вашей подачи все, мы, стали поклонниками её таланта! Таланта средненького, но такого жизнерадостного!
– Это я от радости! Прошу прощения, господа!– сказала Че, смахивая слезинку и улыбаясь всем круглым лицом.
– Рано радуешься, Клотильда! – прозвучал за спинами собравшихся у пруда, суровый старческий голос прапрадеда Фемистоклюса, – нужно искать доктора, его нет ни в «середине», ни в «вершках», ни в «корешках»! Как в воду канул!
– О!!!– в один голос воскликнули изумлённые друзья.
Весна 2013 года.
СКАЗКА ЧЕТВЁРТАЯ. ЛЕТНЯЯ ИДИЛЛИЯ.
Часть первая. Буря в стакане.
Как хорошо мне сидеть за столом,
А рядом – друзья и еда,
Жаль разлучился я с верным Ослом,
Надеюсь, не навсегда!
Из соч. проф. Войшило.
Че сидела на зелёной лужайке перед своим домом. Старая дама в нарядном шёлковом, цвета взбитых сливок, платье с дорогим воротником вологодского кружева покойно (как говорили в старину) расположилась в плетёном кресле. В её руке застыла большая ложка, облепленная розовой пенкой и осами. Т.Ч. глубоко задумалась у тазика с вишнёвым вареньем, стоящим на маленькой газовой горелке.
По синему небу лениво ползли белые облачка в форме молодых любопытных овечек, с интересом взиравших на зелёную лужайку. Здесь, прямо на мягкой траве, под цветным дождевым зонтиком, спали Подснежник и Медуница. Молодёжь, во главе с профессором, сидела под деревом за столом, на белой скатерти которого стояли плетёные корзиночки с вышитыми украинскими орнаментами салфетками, а на них лежали всевозможные крендельки с маком, косички с корицей, булочки с джемом и ещё горячие кексы с изюмом, только что принесённые Берёзой, загорелой, с яркой помадой и в ярко-синем шифоновом сарафане. Мушка разливала чай в фарфоровые чашки с хризантемами, а профессору – в его неизменный «допотопный» стакан в серебряном подстаканнике. И каждый, кто наблюдал за её движениями, понимал, что она очаровательна в своём розовом в белый горошек платьице, как мотылёк, что порхал над вазой с фруктами. Над чаем поднимался пар, профессор счастливо крякнул, и Фига тут же начал речь.
– Дорогие товарищи, - сказал он, - у меня в руках одна занятная книжица, я хочу вам прочесть из неё стихотворение под названием «Море», держу пари на торт со взбитыми сливками, что никто из вас не угадает автора!
– Читай, читай! – дружно загалдели за столом.
Фига театрально вытянул руку, изображая, видимо, пародию на поэта-чтеца, и начал читать монотонно и бесстрастно:
Фернандо спит на Филиппинах,
В песке ржавеют якоря,
И золотит туземцев спины