Меридианы карты и души

Нас было четверо — известный в Канаде художник-фотограф Арто Гавукян, глава приходской общины Торонто, инициатор этой встречи Грач Пояджян и я. Чтобы начать беседу, я сразу же завела речь о здании мэрии, его удивительной архитектуре. Желая доставить удовольствие «отцу города», рассказала, что мой сын, скульптор, увлечен Генри Муром, что фотография скульптуры у входа в мэрию украшение нашего дома и я рада встрече с оригиналом, этим шедевром современного искусства, за который мэрия Торонто не поскупилась уплатить семьдесят тысяч долларов.

— Это было до меня, — поспешил уточнить господин Крамби, — я лично привержен классическому искусству. Мне непонятны эти фокусы.

Что греха таить, я связывала большие надежды со скульптурой Мура в том смысле, что мэр, безусловно, оценит мою эрудицию и вкус, но…

Сообразив, что в области искусства мы не достигли взаимопонимания, мои спутники решили исправить положение и поднять наши шансы, сообщив, что я не только поэтесса, но и депутат ереванского парламента. Хочешь не хочешь, но, очутившись на этом пьедестале, я прониклась сознанием своего представительства и выразила благодарность мэру за то, что Торонто так радушен к армянской колонии, и пригласила господина Крамби посетить Ереван.

Наша беседа протекала в полушутливом тоне, соответственно с ее добросердечным и неофициальным характером.

Поскольку господин Крамби не владел русским языком и тем паче армянским, вместо книги своих стихов я протянула ему визитную карточку, где моя фамилия значилась и по-английски. Мэр внимательно изучил старательно оформленную визитку.

— У наших поэтов обычно нет визитных карточек, к этим карточкам очень расположены бизнесмены…

Что и говорить, мне стало совсем худо.

— И у наших нет… Это только когда ездим к вам, — отпарировала я.

Все рассмеялись, а господин Крамби сделал знак своему помощнику принести книгу почетных гостей и, открыв новую страницу, попросил, чтобы я расписалась.

В Канаде, в отличие от Америки, пытаются как-то сохранить самобытность не только национальных меньшинств, но и самой страны, ее лица «необщее выраженье», памятники ее истории, хоть и не такой уже древней. Но преобладает, конечно, ориентация на новизну, самоутверждение через свой вклад в современный мир — его культуру и экономику.

Если на Монреале, самом большом городе Французской Канады, лежит отпечаток традиционного французского лоска, артистичности, легкости, пристрастия к развлечениям, то, напротив, Торонто, подобно англичанину, серьезен, подтянут. Это промышленно-финансовый и административный центр. Очень органичен для Торонто, его деловито-собранного облика, созданный здесь Центр наук, который воистину превыше всех похвал, хоть и не является научным центром в прямом смысле слова, а скорее чем-то средним между музеем, грандиозной выставкой и витриной. Это недавно воздвигнутый комплекс, где отдельные здания соединяются друг с другом стеклянными переходами, эскалаторами и лифтами. Девиз Центра — «видеть то, что видели все, и придумать то, чего еще никто не придумал».

Чего только нет в этих бесчисленных павильонах и залах! Все, что имеет отношение к физике, химии, астрономии, естествознанию, всевозможные экспонаты, знакомящие с промышленностью, связью, дорогами, транспортом. Ко всему можно прикоснуться, попробовать, соорудить. По маленькому телефону дети набирают номер и связываются со своими товарищами в соседней кабине. Группа других ребят окружила телевизор и тут же, не сходя с места, видит себя на экране. В другом зале приводят в действие ветряную, затем водяную и, наконец, электрическую мельницу. В смежном электричество представлено осязаемо и ощутимо — можешь сам высечь искру и регулировать напряжение. В зале химии, если захочешь, ставь опыт и получай разные соединения. В павильоне астрономии от одного нажатия пальца над твоей головой разверзаются просторы автоматически «организованной» вселенной, зажигаются и гаснут любые звезды и планеты. Словом, весь путь науки— от кремня до атома и космического корабля — проходишь за несколько часов.

И сегодня, как всегда, Центр наук битком набит. И взрослые, и школьники с учителями, и дети с родителями. Они в азарте бегают от одного экспоната к другому, присаживаются к тому или иному станку или аппарату и экспериментируют. Таким образом, «сухая» наука становится «мягче», «приручается», превращается в игру, в удовольствие и незаметно проникает в сознание.

В зале физики — лекторий о лазере. В углу у маленьких кабин необычайное оживление. Это комната света и тени. Посетители входят туда и на миг останавливаются перед белым экраном, а после на экране остается их тень, которая исчезает лишь через несколько секунд… Я тоже постояла там и, отойдя, имела счастье лицезреть свой далеко не идеальный силуэт… Юноша и девушка решили более рационально использовать опыт — они нежно поцеловались. На экране несколько секунд оставалось легкое очертание тянущихся друг к другу губ. Наверное, их эксперимент преследовал цель перепроверить и утвердить извечные основы любви в условиях научно-технической революции…

28 марта, Ереван

Вчера вечером была на концерте Государственной академической капеллы Армении, или, как у нас принято говорить, капеллы Чекиджяна.

Много людей искусства перебралось из-за границы в Армению за прошедшее пятидесятилетие. Людей с одинаковой и все-таки в чем-то разной судьбой, но с одним и тем же желанием: обрести родину, жить на родине, трудиться для нее. Те, что приехали молодыми, легко пустили корни, прижились. У тех же, что постарше, «пересадка» на другую почву не всегда удавалась, «прививка» не давала побегов.

Все случалось. И обидные промахи — дерево усыхало, — и чудо плодоношения.

Воистину чудесной оказалась встреча дирижера стамбульской оперы Оганеса Чекиджяна с Арменией. Он принес с собой артистизм и горение таланта его могучих предшественников стамбульцев — композитора Чухаджяна, актера Адамяна, поэта Петроса Дурьяна.

Принес боль и скрытую в душе бурю против той зловещей апрельской ночи, когда по улицам того же города тащили на лобное место великого Комитаса, Варужана, Зограба. Армения дала Оганесу Чекиджяну силу родной земли. Эта сила с дирижерского мостика поднялась, влилась в его нервные руки, одарила счастьем творить для этой земли.

Мощь чекиджяновского таланта преобразила и саму капеллу. От магического взмаха его дирижерской палочки из восьмидесяти уст вырывались и волна за волной разливались по залу и древние мелодии, и оровелы, и реквием Берлиоза, и «Стабат матер» Россини, и многое, многое другое. Чекиджяна возвысила Армения, и он также возвысил ее. Капелла выступала в Москве и в Ленинграде, в Киеве и в Новосибирске, в городах Прибалтики — и каждый раз вызывала бурную благодарность взыскательных слушателей.

В феврале этого года Чекиджян со своей капеллой побывал в Бейруте.

Глубоко символичной была эта поездка. На его авиабилете могла быть обозначена совсем другая трасса. Поворот биографии, и мог быть просто Стамбул — Бейрут или Париж — Бейрут, Монреаль — Бейрут, даже Нью-Йорк — Бейрут… Как, с каким чувством, должен был тогда сойти с трапа в Бейрутском аэропорту этот человек, если он и достиг самой громкой славы? Был бы он охвачен тем великим, ни с чем не сравнимым чувством, которое овладело им, когда он на лайнере «Ту-134», вылетевшем из Еревана, приземлился в Бейруте? Это ощущение родины в себе — юной Советской Армении, гордость за то, что он привез сюда с собою эту свою родину и по-хозяйски уверенно одаривает ее теплом и светом… И мне сейчас хочется повторить строки из моих же «Караванов»: «Конечно, случается, что и за границей армянский художник ценой неимоверного напряжения сил может добиться признания… Но совсем иное, когда художник чувствует под ногами родную землю и за спиной — свой народ, когда он является миру не как бродяга без роду и племени, а как исконный наследник своих предков, гордый тем, что несет людям отсвет гения родного народа. Вдвойне верны слова большого писателя Костана Зарьяна, недавно вернувшегося в Армению: «Человек-одиночка незначителен, если он свое умственное и нравственное развитие, свою судьбу личности не связывает с той массой людей, к которой прикован физически и исторически».

В этот вечер в Ереванской филармонии Чекиджяна и его капеллу встречали еще более бурно, чем обычно. Они только что вернулись из Бейрута. В конце концерта еле удалось пробиться к нему. Мы обнялись. Давно не видели друг друга. Сразу после моего возвращения из поездки капелла отбыла в Бейрут. А я привезла столько приветов из Монреаля, Торонто и Америки, где так много стамбульских армян. «Вы, конечно, знаете нашего Чекиджа? Он был моим другом»; «Как там наш Чекидж? Мы пели в одном хоре с Майтой»; «Говорят, что на родине Чекиджяна очень ценят, как это здорово, что он там…»