Меридианы карты и души

Обрадованная мгновенным результатом моей «благотворительной деятельности», я прощаюсь со стариком. Выходя, Птукян поясняет. Сын из Кувейта прислал старику несколько сот долларов, чтобы потом приехать самому и начать на эти деньги здесь «дело». Однако отец опередил сына. Самовольно вместе с живущим в том же коридоре соседом, армянином из Египта, арендовал внизу ресторан «Стамбул».

— Но разве в этом волчьем мире две такие облысевшие овцы могут пастись?! Конечно же через несколько месяцев обанкротились в пух и прах… До этого я хотел помочь ему. Надо было хлопотать о пенсии, а он, видите ли, опередил. Ну, раз так, сказал я, умываю руки. Вот тебе бог, вот и порог. А увидел сейчас, сердце сжалось. Но чтобы виду не подать, к вам воззвал.

У входной двери мы столкнулись со вторым «дельцом»— вторым арендатором ресторана. Это был крепкий, краснолицый, лет под шестьдесят человек, который, видимо, никак не реагировал на провал операции «Стамбул»…

— Ничего, ничего, — ответил он на мой соболезнующий намек, — что-нибудь еще предпримем, придумаем.

Сей оптимист пригласил нас к себе, поспешил сообщить, что работал в Каире наборщиком в дашнакской газете «Гусабер», видел меня в Каире, в клубе, где я выступала.

— Прошу, оставьте здесь вашу подпись, — и протягивает вырванный из блокнота мятый листок.

Я заменяю ереванской открыткой и подписываюсь.

Комната его все-таки комната, а не «коридор в коридоре», но все равно выглядит жалко. Дети живут отдельно, предоставив отцу в одиночестве «ставить опыты», наслаждаться всеми прелестями «свободного предпринимательства». Вот папаша и экспериментирует.

Не знаю, почему, увидев этих двух погоревших «предпринимателей», я в первый и последний раз за время своего путешествия по Америке сказала:

— Почему не приехали в Армению? Не докатились бы до такого.

Мой собеседник воспринял мои слова иначе и, словно делая мне одолжение, снисходительно утешил:

— Приедем, приедем, бог даст, когда-нибудь навестим Армению…

Я прощаюсь с ним, обнадеженная незадачливым арендатором «Стамбула», бывшим наборщиком газеты «Гусабер», что он когда-нибудь «удостоит» Армению своим визитом…

Зеленая машина с покореженным крылом домчала нас на другой конец города. Новые однотипные пятиэтажные дома. В маленькой комнате на первом этаже на кровати полулежит старая женщина с выпуклыми черными глазами, бледная до белизны. Другая, помоложе, в блеклом платье, почтительно здоровается с Птукяном и робко спрашивает:

— Господин Птукян, как с нашим делом?..

— Помню, помню, надеюсь, что скоро все уладится…

— Да будет над вами благословение божье. Не забудут вас наши дети…

Эта маленькая комната вмещала две грустные истории. У лежавшей в постели женщины то ли от старости, то ли в результате долгой болезни обнаружились психические отклонения. Ее нельзя было оставлять одну. Сын, который уходил на работу, оказался в безвыходном положении. Он обратился в «Контору социальной службы». Оттуда позвонили Птукяну, попросили помочь. Тот нашел сиделку, которая за двадцать пять долларов в неделю согласилась ухаживать за больной…

— Семья этой сиделки еще более несчастна, — говорит мне Птукян. — Они недавно приехали из Стамбула. Муж тоже душевнобольной, зять туберкулезник. Трое внучат. Дочка вертится как белка в колесе. Я обратился в правительство, просил назначить пособие. Обещали. Вот она и спрашивает.

Еще одна семья, в которой мы побывали, материально жила неплохо: трехкомнатная квартира, правда, в полуподвальном этаже, прилично обставленная, четверо ребятишек одеты, обуты, и мать молодая, хорошенькая, только уж больно намалеванная. Приехала Виктория из Бейрута. Муж тоже оттуда. По наущению матери он бросил семью и уехал. Виктория после этого потрясения попала в больницу, четверо ребят остались одни. Дело снова дошло до «Конторы социальной службы», а те опять к Птукяну. Тот уговорил какую-то знакомую армянку на филантропических началах позаботиться о детях, сам тоже часто навещал их. Детишки все маленькие, черноглазые, озорные, самому старшему едва восемь-девять лет; Птукяна они считают уже членом семьи, своим — дергают, взбираются на колени, шалят. И у Виктории настроение получше: муж как будто собирается вернуться.

— Свекровь тоже шелковая стала, хочет дело добром кончить, и ясно, почему, — посмеивается Виктория. — Иммиграционные власти, узнав о его поведении, отказали им в гражданстве, хотя пять лет уже прошло.

Виктория жалуется, что директор армянской школы тянет, не принимает ее старшего мальчика в школу для бесплатного обучения. Я, на этот раз уже по собственной инициативе, обещаю уладить дело.

В той же машине с помятым крылом мы возвращаемся. Я пытаюсь как-то разрядить свою подавленность:

— Господин Птукян, ваш автомобиль — это тоже два лица Монреаля. Одно крыло новое, блестящее, другое— мятое-перемятое…

Птукян смеется.

— Увидели кое-что из «второго лица» канадских армян, а теперь поедем посмотрим канадскую изнанку.

Мы снова оказываемся в пестрой мешанине улиц, домов, мостов, бетона, металла, асфальта. Смотрю на все это и думаю, спорю с собой: «А что, разве в твоей Армении нет людей с несложившейся судьбой, нет нуждающихся, нет бегающих без присмотра детей, нет отцов, бросивших семью?» Есть, конечно, есть. Но сама не знаю, почему дома, сталкиваясь с подобным, хотя и очень огорчалась, но на сердце не ложилась такая гнетущая безысходность. Я нисколько не собираюсь «лакировать действительность», и все же… все же мне сдается, что дома, на своей земле, как бы тяжко ни было тебе сегодня, есть какая-то естественная прочность в надежде на завтра.

7 апреля, Егвард

Жена Керовбе Птукяна канадка, по специальности психолог-социолог. Когда они познакомились, ей захотелось вникнуть в судьбу народа, к которому принадлежит муж, даже пыталась выучить его язык. Но это было в молодости. Потом жизнь потекла по разным руслам. Сейчас у каждого свой мир, и эти разные миры вот уже сколько десятилетий в согласии обитают под одним кровом.

— Мы не мешаем друг другу. Напротив, жена часто помогает мне в моих «армянских делах». Хорошо знает все законы, юриспруденцию. Когда я рассказал ей о вас, она возмутилась: хватит водить ее только на шашлыки, пусть хоть что-нибудь увидит в канадской жизни с черного хода.

Из слов Птукяна мне показалось, что жена его придерживается, как здесь говорят, «левых взглядов».

— Раньше она работала в большой больнице психологом. Случалось, что сутками домой не являлась, проводила ночи с больными, утешала их, внушала, что все обойдется хорошо, но не поладила с врачами, обвинила их в равнодушии, в корысти и ушла оттуда… Теперь ее заработок вдвое меньше, но работу свою она любит…

Сейчас госпожа Птукян работает в «Yorth clinic and centre», что в переводе означает «Молодежная клиника и центр», или, короче, — «Молодежный центр».

В начале семидесятых годов, когда движение хиппи и бунт молодежи против «общества потребления» дошел до крайности, когда среди молодежи усилились наркомания, преступность, всяческая распущенность, тут-то и возникли «Молодежные центры», поощряемые государством и общественными организациями. Эти «центры» соединяют в себе одновременно и клубы, и поликлиники, и консультации по любому вопросу, они вызваны к жизни хаотическим умонастроением века, когда в общем сумбуре, как говорится, «собака хозяина не узнает».