Меридианы карты и души

Однако у самого входа в «Молодежный центр», в холле, мы увидели «собаку с хозяином». Огромная лохматая дворняга разлеглась у ног юноши и спокойно взирала на нас. Вздумалось человеку прийти сюда со своей собакой — пожалуйста, приходи, слова тебе поперек никто не скажет. Стены, двери и лестницы двухэтажного дома окрашены невероятно ярко. Не краски, а вопли — зеленые, синие, желтые, красные. Молодежи нравится так? Отлично, пусть будет. Справа слышится смех, крики, грохот… Дверь распахнута настежь, подходим, смотрим. На низеньких скамьях, на подоконниках сидят юноши и девушки, кто полулежит, кто распластался прямо на полу — отдыхают. Те, кто пошустрее, кувыркаются, толкаются, пихают друг друга под общие аплодисменты и возгласы. Кто девушка, кто парень, разобрать трудно, почти все в потертых пропыленных джинсах, все длинноволосые.

Поднимаемся на второй этаж. Здесь персонал «Молодежного центра» — психологи, врачи, воспитатели.

Госпожа Маргарет Птукян — главное лицо «Молодежного центра». Все в ней строго, собрано — волосы, лицо, свитер, короткая суконная юбка, туго натянутые чулки. Эта общая собранность придает уже пожилой женщине молодой облик. На мою просьбу рассказать о «Молодежном центре» она достает толстый альбом-папку, где подклеены все газетные отклики еще со времен основания, с семидесятого года.

На протяжении трех лет в «Молодежном центре» побывало три тысячи шестьсот человек по самому точному подсчету.

— А результат? — спрашиваю я.

Госпожа Маргарет неопределенно улыбается. Она вежлива, благожелательна, но сдержанна. Говорит мало, словно намечает пунктиром то, что хотела бы сказать. Этот пунктир должны расшифровывать мы: господин Птукян — своим переводом, а я — своими предположениями.

Работать надо здесь осторожно, так, чтобы не спугнуть, не показать, что воспитываешь, что хочешь повлиять. Иначе больше не придут. Например, сегодня к госпоже Птукян пришли четыре человека. Один наркоман — пытался бросить курить и не смог. Другая, пятнадцатилетняя девочка, хочет знать, как избегнуть беременности. Третья — тринадцати лет. Родители разошлись, ссорятся из-за дочки, пришла посоветоваться, с кем же ей остаться. Четвертый — постоянный клиент госпожи Маргарет, девятнадцатилетний юноша, гомосексуалист. В этот день явился со своим «возлюбленным», но вообще приходит один и долго беседует. Ему нравится, что есть кто-то, кто выслушивает его, старается понять, не попрекает пороком. Он любит записывать свои сны и записи эти показывает госпоже Маргарет. По окончании университета мечтает стать писателем. «А зачем ждать окончания? Ты уже сейчас пишешь хорошо. Не лучше ли попробовать сейчас?» — советует она как бы походя, незаметно, чтобы не почувствовал, что его хотят направить.

На стене комнаты картины — Иисус, Мартин Лютер Кинг, — произведения, принадлежащие кисти или перу завсегдатаев «Молодежного центра». Принесли, подарили. На двери объявления: «В такой-то день, в такой-то час лекция о йогах», «Обучаю игре на гитаре, обращаться по телефону…» Госпожа Птукян показывает книги, которые молодые люди могут взять почитать. Среди них есть и труды Маркса.

Рядом с госпожой Маргарет юноша, который с любопытством следит за нашей беседой.

— Почему вы приходите сюда? — спрашиваю юношу.

— Публика здесь мне нравится, — отвечает он и добавляет, что хочет так же, как госпожа Птукян, стать психологом.

— А что привлекает вас в ее работе?

— И я хочу научиться любить человека…

Пожимаю на прощанье руку госпоже Маргарет и прошу ее мужа перевести:

— Скажите, что в ответе этого парня я вижу результаты ее трудов. Спасибо за такую благородную преданность идеалу.

Птукян перевел, она едва заметно улыбнулась. Вероятно, это мое восточное славословие выглядело очень пышно в сравнении с ее будничной, напряженной, драматической работой и в особенности с ее сдержанностью.

Мы вышли. Вместо хозяина с собакой в холле сидела другая пара. Они целовались, увидев нас, слава богу, перестали. Подходим к ним. Девушка — студентка, парень не учится, не работает, получает пособие, пока не найдет себе дело.

— Почему вы приходите сюда? — повторяю я свой вопрос.

Ответили так же:

— Здесь нам публика нравится.

Из комнат все еще доносились звуки песен, смех, шум и гомон. Так допоздна. «Молодежный центр» не закрывается и ночью. Дежурный телефон постоянно занят. Звонки по самым неотложным поводам: самоубийство, отравление наркотиками, чрезмерная доза снотворного, приступ безумия…

8 апреля, Егвард

Интересно вам поглядеть на армянских хиппи? — спрашивает Птукян.

— Армянских хиппи? Конечно, интересно.

— Ну что же, тогда поехали…

Впервые я увидела хиппи в Париже в 1968 году. Одна из таких встреч даже обернулась стихотворением. Мы оказались рядом почти на самой верхушке Эйфелевой башни, в решетчатой квадратной клетке размером с комнату.

Они стояли группой, не то девушки, не то парни — неухоженные, с длинными лохмами, в джинсах, давно утерявших свой первоначальный цвет. Особенно запомнилась девушка — очень высокая, крепкотелая, литые бедра ее и грудь, казалось, вот-вот прорвут что есть силы натянутые, изрядно обветшавшие брюки и тельняшку. Мне захотелось вызвать ее на разговор. Выяснила, что она шведка. «А я армянка, из Армении». Не знает, даже понятия не имеет. Посмотрела холодно, пренебрежительно пожала плечами: «Это еще что за планета?» — и отвела в сторону пустые глаза.

Во мне защемило что-то. Стало и обидно, и неловко как-то, и одиноко. И еще тысяча неуловимых оттенков… Однако что за удивительная штука поэзия! Порою ритм, рифма, цезура извлекают из глубин твоих барахтающиеся где-то там, в первоматерии, бесформенные еще мысли, ощущения и возвращают их тебе уже обретшими форму. Так случилось и с этой встречей. Через несколько лет и эта девушка, и многие такие же встречи и ощущения отозвались вдруг стихом:

Париж, волшебный Париж,

Зеркальный мрамор былого…

А на прославленной башне, над множеством крыш,

Я увидела хиппи…

(Какое чуждое слово!)

Средь чуждой толпы — одна.

(Скорее всего — шведка.)

Волос льняная копна

Вразброс по одежде ветхой.

Как будто — все под откос.

Лохмотья куртки прикрыты

Потоком жестких волос…

(И вызов тут, и защита.)

Нищеты подчеркнутый вид —

Вызов роскоши и лицемерно.

(Эту душу куда-то манит,

Но ковчег и причал — безверье.)

А глаза!

Бездорожье глаз!..

Я в них будто в клетке железной,

Будто свет навсегда угас,

И кричать, и звать бесполезно.

Мне б добраться, добраться скорей

До Армении, пасть на колени,

Целовать бы обломки камней.

Помня участь иных поколений,

И глядеть на родные черты,

Прикасаться к священным лохмотьям

Вековечной заветной мечты,