Меридианы карты и души

Для которой мы слов не находим.

Лишь бы молвить: беру я, беру

Многотрудный удел мой дочерний!

Песней, сказкой, легендой чаруй,

Мучь дорогами, полными терний;

Чем захочешь зови и мани —

Светом сердца и тяжкою долью;

Простодушием — детство верни

Иль состарь неизбывною болью,

Лишь единства с тобой не лиши,

Не оставь без корней, без причала,

Чтоб опустошенья души

Никогда, никогда я не знала.^[10]

Здесь отбойный молоток поэзии выдал на-гора ту руду, ту первооснову человеческой души, ее приверженность своей земле и ее устоям, — словом, все то, что защитной стеной встанет против налетевшего невесть откуда суховея, грозящего опустошить эту душу и опустошенную пустить гулять по свету…

…У него черные, как агат, усы и борода, черная, как агат, густая, длинная коса падает на сутуловатую спину.

В этой сплошной черноте блестят глаза, большие, влажные, словно ночная гладь воды. В других случаях я бы написала: «Печальные глаза армянина», но сейчас?..

Он с трудом подыскивает армянские слова, речь его получается отрывистой, упрощенной. А когда хочет сказать о чем-то посерьезнее, прибегает к английскому, просит Птукяна перевести. Всего десять — двенадцать лет, как переселились сюда из Египта. Родители — ревностные хранители всего армянского, постоянные участники всех мероприятий в общине.

— Моя мать читала мне ваши стихи…

— Какие? «Армянской речи не забудь…»?

— Да, кажется, это…

Ничто не помогло — ни ревностные родители, ни старания общины, ни «армянской речи не забудь». Оторвался от берегов и поплыл по течению…

Гаспар учился раньше в университете, на филологическом факультете. Но вот в кровь попала бацилла, носящаяся в воздухе. Бросил учиться и открыл магазин. С первого взгляда кажется — расстался с духовным и погнался за материальным, — но произошло иное. Учение, образование, согласно Гаспару, отделяет человека от собственного естества, втискивает в рамки, нацеливает на беготню за карьерой. Человек должен быть свободен от всякого напряжения, от внешних влияний, от подсказок. Магазин? Всего лишь возможность обрести материальную независимость от родителей, от кого бы то ни было и, следовательно, обрести независимость духовную.

Магазин Гаспара в центре города. Вытянутый в длину, он забит «под завязку» мешаниной мелких-премелких, странных товаров. Репродукции картин от Леонардо да Винчи до Пикассо, пластинки классической и современной музыки, причудливые сувениры, статуэтки, керамика, табак, жевательная резинка и, больше всего, привезенные из Индии и Ирана благовония — ладан, розовое масло, тоненькие свечки-палочки, пропитанные всевозможными ароматическими веществами. Когда они зажигаются, воздух полон дурманящих запахов.

— Это магазин хиппи, — объясняет Птукян, — все, что им необходимо, можно найти здесь.

В магазине все время юноши, девушки. Молча стоят у пластинок и картин, разглядывают сувениры, свечи и, сделав маленькую покупку, выходят.

Тесно. Гаспар уступает свою расшатанную табуретку мне, и мы продолжаем беседу. Он охотно отвечает на вопросы. По-видимому, удивлен и даже польщен, что приезжая с таким незлобивым любопытством хочет понять его, а не высокомерно, как, наверное, бывает обычно, воротит от него нос.

— Нужно помочь человеку, — переводит слова Гаспара господин Птукян, — освободиться от власти материального, от его нейлоновых уз. Хиппи хотели дать пример этому, однако сейчас их движение видоизменяется, расчленяется. Многие с возрастом сдаются, становятся «материалистами», не могут устоять перед соблазном благополучия и комфорта. Иные кидаются в религию — буддизм, индуизм, увлекаются йогами…

— Ты женат, Гаспар?

— Разошелся… Да, она была канадкой… Вначале думала, как и я. Жили в маленькой комнатке. Потом она изменилась, захотела стать богатой… Что же! Валяй, становись богатой!

Входит тоненькая девушка в платье до каблуков, с золотистыми волосами. Гаспар идет ей навстречу, они целуются. С девушкой пришел смуглый юноша с пышными бакенбардами, но без усов и бороды. На нем длинное, в талию пальто. Это брат Гаспара, учится на историческом факультете в университете. Ему едва восемнадцать-девятнадцать, но живет тоже отдельно от родителей.

— Вы разделяете взгляды брата? — интересуюсь я.

— Частично, — улыбается юноша.

Девушка скромно стоит в сторонке.

— А это кто? — обращаюсь я к Гаспару.

— Это Николь, познакомьтесь, пожалуйста. Она тоже студентка, обучается психологии…

Даже не обучаясь психологии, можно догадаться, что хорошенькая Николь, канадская француженка, поспешила заполнить вакуум после решившей «стать богатой» жены Гаспара.

— Ты любишь Николь? — спрашиваю я по-армянски.

Гаспар вопросительно смотрит на Птукяна. Видимо, восточноармянское спряжение сделало слово «любить» совершенно непонятным. Я повторяю.

Птукян на этот раз переводит с армянского на армянский и переделывает на современный лад:

— Она спрашивает, ты спишь с ней…

— Нет, нет, совсем не об этом, — спешу уточнить я — все и без того ясно… — Нравится тебе Николь? Влюблен в нее?

— Да, да, нравится, — с трудом догадывается Гаспар, — хорошая девушка, уже три-четыре месяца знакомы…

— Ничего не скажешь, для хиппи это очень длинный срок!

— Я не хиппи, я просто человек, который хочет быть самим собою… Хиппи — те забираются куда-нибудь подальше от городов, живут коллективно.

— Почему косу отпустил себе?

— Так красивее.

— Неужели?

— Николь так считает.

— О, если так считает Николь, я пасую. Тут первое слово за ней…

Гаспар смеется, в черноте бороды с трудом прорезается белая щелка зубов. Смеется, но во всем его облике проскальзывает что-то жалковатое, беспомощное. Мыслит занятно, в чем-то даже возвышенно, непринужденно и где-то верно. А вот, несмотря на высоченный рост, крепкое сложение, кажется мне ребенком, большим ребенком.