Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

Ситуация, вызывающая чувство неприкрытой гадливости, совсем скоро достигла апогея недопустимости, неприемлемости. Джейн, вернувшаяся с улицы, против своей воли стала свидетельницей того, как её отец ударил её мать. Бесстрастно, с яростными искрами в глазах. Осадил её, отвесив хлёсткую, звонкую оплеуху.

И это роковое мгновение навсегда застыло во взоре маленькой девочки. Оно отпечаталось в её памяти, въелось в подкорку сознания, чтобы навеки остаться там.

И что-то в Джейн необратимо изменилось, когда она во всю глотку завопила «Мамочка» и бросилась вперёд, к Сесилии. Отец, рассерженный и озлобленный, был для неё чужим человеком, незнакомцем, с присутствием которого она свыклась. Но сейчас Йенифер поняла, что ругань была предвестником уродливой кульминации. Она поняла это, однако за короткий миг успела осознать и иное: грош цена такому отцу. Грош цена тому обезличенному мужчине, что осмелился ударить её мать. Чёрствая сторона родительской любви была для Джейн тёмным, непостижимым таинством. Все годы, перенасыщенные ссорами и скандалами, грохочущие криками и дробью едкого жаргона, она не сомневалась, что, несмотря на частые перебранки, Сесилия любила Вальтера, а Вальтер любил Сесилию, как и было положено супругам, скрепившим свои узы браком и породившим дитя. Однако в ту самую секунду, когда отец огрел широкой заскорузлой ладонью фарфоровую щёчку её матери, Джейн встревожилась. Из недр её сердца проклюнулась смута. Она пустила корни, закрепилась в грудной клетке и проросла, колючками изрывая плачущее нутро.

Любовь, которой Джейн восхищалась, отождествляя её со сказочной романтикой, исказилась, превратилась в нечто уродливое. Ныне её можно было сравнить не с душистым цветком, а с умерщвлённым зародышем, явившимся плодом совокупления заблуждений, что были длиною в жизнь, и непростительного желания ломать, подчинять, контролировать. Гнилостной субстанции давно было пора покинуть тела возлюбленных: вязкий сгусток, растёкшийся по полу незримым пятном, собрался и запрыгнул Джейн в подставленные ладони, а затем подлетел вверх, как мячик, и грязью ударился ей в лицо, залепив чёрным мороком глаза, ноздри и рот.

Йенифер пресытилась чувством несправедливости. И обида, подкреплённая этим чувством, поглотила её.

Джейн поморщилась и открыла глаза. На её лице не было пыли или серых разводов, но она всё равно виделась себе грязной и неопрятной. Её детские надежды окунул в смоляную лужу безразличия её же отец, половина от родного целого, которое девочка оберегала, согревала огоньком безграничной любви. И вот всё разрушилось в одночасье. Всё, что Джейн знала, во что она слепо верила.

– Не трогай маму! – надрывно прокричала она, ухватив отца за локоть.

– Не лезь! – Вальтер, холодно взглянув на хмурую дочь, дёрнул рукой, да не рассчитал силы, и Джейн, пошатнувшись, не устояла на ногах.

Сесилия подхватила её под руки и прижала к себе, сделав ещё один шаг назад, к двери. Ей казалось, что лучше ринуться в лес, чем дальше терпеть вопиющие унижения, но хныкающая Йенифер, прячущая лицо в складках праздничного сарафана, останавливала, не позволяя оставить проблему неразрешённой.

Ибо в противном случае это означало бы, что Сесилия простила своего нерадивого мужа, молча стерпев его хамство. Но она не хотела мириться с его спесью и взыгравшей гордостью, которая порой граничила с пугающим помешательством.

– Пусть отойдёт, – Вальтер подался вперёд, схватил Джейн за плечо и, грубо оторвав от матери, толкнул в сторону. – Не мешайся, когда взрослые разговаривают, – обратился он к дочери, холодным лезвием своего взора полоснув по её стремительно краснеющему лицу.

В глазах маленькой Йенифер стояли слезы. Они застилали поверхность карих зениц, набухая прозрачной пеленой. Из-за этого мир подёрнулся рябью, а лик отца, утонувший в набрякших слезинках, обернулся чудовищной образиной. Злобной тварью с диким оскалом и чёрными дырами заместо охристых глаз.

– Не смей, – Сесилия прервалась, её грудь единожды вздрогнула, а сердце заметалось за рёбрами куском кровоточащей плоти, – не смей так с ней разговаривать! Она твоя дочь, очнись, недоумок! – прокричала она, бросив на Джейн обеспокоенный взгляд, и снова попятилась. Её ровная, скованная напряжением спина упёрлась в деревянную стену, хранящую в себе тепло домашнего очага.

Тепло той обители, уютом которой они гордились, укрывшись в нём от невзгод удручающей реальности. Однако обычные слова, слетающие с уст в порыве гнева, разрушали всё, что Сесилия и Вальтер воплотили в жизнь непосильным трудом.

– Какая-то чернь и прогорклая бормотуха, которой ты упиваешься в кабаках, заменили тебе семью! – не унималась эльфийка, со строгостью и решительностью глядя на своего мужа.

Её изящный стан вновь окреп, схватился камнем, и дрожь в хрупком теле унялась, боле не тревожа ни грудь, ни руки. Сесилия отрывисто выдохнула, сдула прядь со своих губ, которые тут же поджала. Изнутри закусила она щёки, рванула нежную плоть и пустила кровь. Солёный привкус железа прояснил разум, воодушевляющим жаром заструился по горлу и охватил нутро пламенем, сжигая в очищающем огне слабость и кроткость. Иногда Сесилия могла поступиться своими принципами и не внять злым речам Вальтера, но оставить дочь без заслуженного отмщения она не смела.

А Джейн плакала. Слёзы скользили по её щекам, большой каплей собирались на остреньком подбородке и градиной падали на пол, стуком вторя подавляемым всхлипам. Тихий плач, который она тщетно пыталась унять, беспощадно терзал; её тощее тельце била крупная дрожь, похожая на слабые судороги; щёки налились алым, будто бы их поцеловала крапивница, а кончик носа, напротив, побледнел, как у покойницы. Под рыдающими зеницами залегли тёмные полукружия, отдавшие звёздную синь потускневшей радужке. Обида окутала каштаны очей слёзной вуалью, отчего они почти что пропали, сокрытые белёсым полотном.

– Жизнь у меня паршивая, вот и пью!

Вальтер нахально ощерил зубы.

– Да многие мечтают о такой паршивой жизни, как у тебя! – Сесилия подалась вперёд, вцепилась обеими руками в ворот его рубахи и натянула до треска.

– О чём тут мечтать?! О сварливой жене и о дочери, которая вечно болеет?!

– Окстись, ирод! Совсем ума лишился!

– Посмотри! Взгляни, до чего мы докатились! – Вальтер больно сжал её запястье и силой отстранил от себя. – Прячемся, как крысы, в этом сарае! А всё из-за…

Сесилия приподняла уголки губ в скорбной ухмылке.

– Хочешь сказать, что всё из-за меня? – не дожидаясь ответа, она приложила палец к чужим губам. Неожиданно ласково и смиренно. В этом неприметном жесте отразилась вся горечь внезапного, но вполне очевидного осознания.

На рубине доброго сердца появилась ещё одна трещина.

– Это был твой выбор, – прошептала Сесилия и закрыла заострённое ухо локоном светлых волос. – Твой сознательный выбор, Вальтер. И в последствиях этого выбора ты смеешь обвинять меня.

Она отняла руку от небритого лица супруга и прижала к своей груди, чувствуя себя сломленной, расколотой надвое и глубоко несчастной. До скончания времён покинутой любимым человеком.

Должно быть, суть их постоянных распрей и впрямь крылась в том, что Вальтер был человеком. Приземлённым отщепенцем, который даже в самых своих смелых мечтах не мог постичь порядки возвышенных эльфов хотя бы на жалкую толику допустимого.

Вальтер и вправду выбрал такую жизнь. Он был горячо влюблён в Сесилию в ту пору, когда они познакомились, и тяга, влекущая юные, разгорячённые тела, вдохнула страсть в их сердца, которая после разожгла угли невинности, позволив утопать в предвосхищаемой утрате девственной непорочности. Вальтер обожал свою «остроухую лисицу» – так он называл Сесилию за лукавую хитринку в её зелёных, отсвечивающих малахитовым глянцем глазах; за мягкие непослушные волосы, которые после сна торчали в стороны, как пушок на хвосте игривого зверя.