Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

В глазах Сесилии стояли слёзы, в прозрачной пелене которых отражался омерзительный огненный лик. Образина, приведённая в мир волей измученной чародейки, обнаружила её пороки и ныне говорила без слов, одной только надменной ухмылкой: «Ты, Сесилия, ответственна за этот пожар. Ты и твоё желание спастись. Стало быть, не веришь ты, что всё предрешено?»

Сесилия в отрицании замотала головой, невольно вступив в диалог со внутренним голосом.

Пламени её измученного сердца было, что ответить:

«Всё кончено».

Последнее слово осталось за ним. Огонь, властвующий и внутри, и снаружи, выбил из грудной клетки надежду, посеяв в ней сомнения. Сесилия не остановилась, продолжила уводить дочь всё дальше в тёмные дебри, но в измученный разум её закралась шальная мысль, погубившая немало судеб: старания, продиктованные лучшими пробуждениями, не имели никакого смысла, ибо хрустальный мирок, как и все его жители до единого, изначально был вложен в костлявые длани Смерти.

– Говорил я тебе: люди – слабое звено в подобных вопросах, – прошипел басовитый голос, принадлежащий одному из сумрачных силуэтов, не задетых огнём очищения. – Взгляни, сколь слабы они и немощны. Гибнут от простецкого заклинания.

Губы незнакомца двигались, и слова эхом разлетались по лесу, как если бы он говорил не просто близ Вальтера, а отовсюду.

– Воистину. На людей нельзя положиться. Убивать они горазды безыскусно: сразу похватали факелы и вилы, – отвечал второй вестник, принёсший горе в эти края, и его бархатный глас с вопиющим спокойствием излагал такие страшные мысли. – Думалось мне, что возьмём дом кольцом и в кратчайшие сроки закончим то, что начали. Но как бы не так.

Его осоловелые, совершенно лишённые жалости глаза светились золотом, уподобляясь оранжево-красным огаркам.

Вальтер не стерпел, выстрелил. И хлопок, взбудораживший лес, ознаменовал падение спесивого жнеца. Мужчина попятился, увидев, как второй незнакомец, придержавший обескураженного собеседника за талию, обратил на него взор. Пуля вонзилась в бок, распоров бледную, усеянную багровыми отсветами кострища плоть. Ныне искры, витающие подле изящных рук, превратились в брызги крови, алым жемчугом рассыпавшиеся по земной твердыне.

Гранатовыми зёрнами катилась смертоносная аль, оставляя бордовые следы на чёрном одеянии, и зияющая дыра, как средоточие рубиновых кристаллов, зияла в утончённом теле, которое не только не обмякло, но и не забилось в конвульсиях. Заря выплескивалась из гнилостной червоточины, уходящей в недра расколотого естества, пурпурное марево хлестало, как родниковый ключ, но предсмертная агония заметно опаздывала.

– Какая дерзость, – твёрдо, без хрипов и неуёмной дрожи, вскидывающей кадык, декламировал сражённый выстрелом хмырь, и рана его, словно у нечестивого, начала затягиваться.

Ельник, объятый пламенем, стрекотал полчищем горящих сверчков, рычал и пищал глотками сотни опалённых зверьков, змеился янтарными тенями по лицам, укрытым темнотой чёрных капюшонов. Разбушевавшееся золото выбелило в гладких сгустках правильные носы и тонкие губы, выразительные скулы, широкими крыльями выпирающие за пределы безликих полотен.

Когда выстрел нашел свою жертву, высокий силуэт пошатнулся, и покров с его головы частично спал, обнажив остроконечное ухо, белым пёрышком вынырнувшее из-под плотной ткани. Окровавленные пальцы тут же схватились за край тёмной материи и накинули её на холёный лик, небрежно завернув вытянутый ушной хрящ. Вычленив из кошмара, ставшего явью, эту незаметную, но чрезвычайно важную деталь, Вальтер пришёл в бешенство. Злоба слепила его, и он поддавался, ведомый ею. На деле всё было проще, чем он думал: по его душу, по души его супруги и дочери пришла не глупая и запуганная чернь, принявшая добрую чародейку за скверную колдунью, а люди, присягнувшие высокородным эльфам. Чванливые изверги ложными речами подчинили умы несчастных горожан своей воле, дабы не пачкать нежные ручонки в крови невинных, и теперь с упоением наблюдали со стороны за творившимся бесчинством.

Вальтер хотел выстрелить снова. Кровь лилась из широкой раны на выжженную землю, заливая её. Крупные капли несли в себе энергию жизни, и почва, впитывая их, покрывалась свежими зелёными ростками, которые тут же слизывало пламя, бросающееся под ноги.

– Уповать на людское здравомыслие – идея заведомо пропащая, – придерживая раненого союзника, незнакомец, заливающийся соловушкой, смеялся, помогая тому подняться. Его ладони, обтянутые кожей чёрных перчаток, покрывала вязкая красная жидкость, пышущая металлическим жаром и противной солёностью. – Впредь будь внимательнее.

Вальтер, обескураженный такой нерасторопностью злонравных путников, выругался, сплюнув густую слюну, и побежал прочь, не чувствуя ни страха, ни ноющей боли в хромой ноге, которую он торопливо подволакивал. Вот уж и впрямь деревянная колодка, а не конечность – устремившись к тропке, уходящей в догорающее лесное нутро, он споткнулся о корень спалённого древа и подвернул лодыжку. Колкая резь пронзила забитую мышцу, прошила её насквозь, но Вальтер не думал останавливаться: почти что прыгая на одной ноге, он минул стены родного дома. Их озарял всё тот же ненавистный алый свет, венозной кровью небес опрокинувшийся вниз, на землю. Огонь пробрался внутрь, без спросу распахнув дверь, и тело его, сплошь состоящее из голодных ртов, глодало кости деревянного косяка и пожирало прелестные, некогда радовавшие глаз наличники. Не пощадила разнузданная испепеляющая плоть и оконные рамы, расписанные неброскими узорами. Пламя хлынуло в избу неудержимой волной, накрыло магматической пеной стол, за которым совсем недавно обедала вся семья, затекло на узковатую кровать маленькой Йенифер и надвое перекусило супружеское ложе, похрустев деревянными ножками, изголовьями, подпорками и изножьями. Перьевые подушки вспыхнули и взорвались, рассеившись искрами. Перья, зажжённые огненной клюкой, тлели и растворялись в воздухе, пеплом оседая на покоробившемся полу, доски которого грызло не знающее меры пламя. От уютной обители вскоре должно было остаться одно пепелище – исполненный боли крик, напоследок отпущенный в пустоту.

Вальтер мельком взглянул на горящий дом, но злые слёзы всё же обожгли его воспалённые зеницы. Выродки, возглавившие толпу нелюдей, возомнили себя божествами. Они вершили правосудие над непокорными, над теми, кто не попал под их угодливые взоры. Они выносили смертные приговоры, основанные на пустых домыслах и жалких, отвратительных убеждениях. Но Вальтер не был бы собой, если бы смиренно взошёл на эшафот. Нет, для себя он решил, что утащит вслед за собой как можно больше людской пакости, если сгинуть в утробе огненной или пасть от руки эльфийских палачей будет суждено. Он собирался биться до последнего вздоха, до последней капли крови, плещущейся в его искалеченном теле.

Некоторые из людей, подговорённых ополоумевшими эльфами, уцелели. Покрытые ожогами и язвами, они выбирались из-под завалов, поднимались на ноги и бежали вслед за Вальтером, размахивая топорами и вилами, подобно безрассудным вурдалакам, которыми руководила первобытная жажда крови.

Он был вынужден охотиться на своих собратьев по жизни, по вере, но не по чести, ибо в тварях, таившихся за очеловеченными масками, оной отродясь не было. Вальтер отстреливался, и пули, с громовым хлопком выплюнутые дулом его ружья, раздирали широкие грудные клетки. Взрывались сердца и рёбра, и верные гончие юродивых, возомнивших себя судьями, валились ничком, даруя охотнику время, платой за которое были чужие жизни и грязь, навсегда прилипшая к рукам Вальтера. Умерщвляя животных ради пропитания, он не чувствовал себя убийцей, но теперь, забивая навьюченный скот остроухих проныр, он почитал себя за существо, ничем от них не отличающееся. И осознание этого изводило до омерзения.

– Держись подле меня, Гискард, – учтиво попросил неизвестный, обратившись к своему пособнику, Гискарду, в чью плоть врезалась обжигающая дробина. – Думаю, мне стоит сопроводить наших послушных щенков. Иначе они могут упустить добычу, – вожделенно прошептал он, зажимая ладонью рану в чужом боку.

Гискард, скрывавшийся в тени чёрных облачений, кивнул. Рана, от которой человек пал бы, вдоволь настрадавшись перед смертью, не доставляла ему никаких неудобств.

– Будь осторожен. Не наследи и ничего здесь не заляпай, – раненый жнец ухмыльнулся. Его взор был прикован к кровоточащей расселине, образовавшейся во плоти. Её медленно, но верно сшивали и стягивали золотистые нити благого свечения.