Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

Но судьба не смилостивилась над ней: былые силы не удалось бы возвратить вовек, и единственное, на что сгодилась Сесилия в этой неравной схватке – устроить пожар, погубивший неисчислимое количество растений и зверей, которые не имели никакого отношения к вероломству, творимому палачами. Она была ничем не лучше убийц, пошедших на злодеяние.

Всё случилось быстро. Незнакомец в чёрной, как ночь, мантии сжал кулак, огненный хлыст крепче стиснул его руку и со свистом рассёк воздух. Вальтер вновь взвёл курок, наставил дуло на неприятеля и яростно зарычал, возжелав его крови. Но выстрел не прозвучал.

Плеть, обагрённая цветами позднего зарева, взорвалась ослепляющим пламенем, которое кислотно-жёлчным сиянием разлилось по воздуху, по мглистому небу, заслонив собою луну. Конец воспылавшей лозы хлестнул Вальтера по лицу с такой силой, что тот пошатнулся и отступил назад, выпустив ружьё из рук. Ударная волна стихийной мощи отбросила оружие к ногам Сесилии, та едва успела увернуться, чтобы твердокаменный ствол не раздробил ей ступню.

Им нужно было бежать дальше. И Сесилия побежала, оставив своего мужа. Побежала, захлебываясь в безумном вопле и плаче, ибо в последний момент увидела, что сталось с Вальтером. С её вспыльчивым, но извечно любимым супругом, которому давала она клятву быть с ним и в горе, и в радости. До тех пор, пока смерть не разлучит их.

Плеть, сотканная из златой канители солнечных лучей, стесала мужчине лицо. Эльфийка сначала не поняла, что произошло, а потом увидела, как он, пошатнувшись, схватился руками за голову и закрылся от мирского жестокосердия. Вой ужаса встал поперёк горла, когда Сесилия узрела, что на одной руке мужа, той самой, которой тоже коснулся хлыст, боле не было трёх пальцев. Кровь стекала по изувеченной длани, указательный и безымянный пальцы были вырваны с корнем и отброшены прочь, на их месте белели алые обломки костей; большой же висел на клочке плоти, переходящем в мозолистую ладонь. Вальтер содрогнулся и тут же обмяк, его изуродованная рука отнялась от лица, и Сесилия явственно ощутила тошноту, давящую на подъязычную кость. Она не слышала крика своего дражайшего мужа, так как уши заложило от шума падающих древ, воинственной песни огня и свиста горящей плети. Она не слышала, но Вальтер точно кричал. И эльфийка благодарила Авелина за то, что тот пощадил её, позволив не слышать, как булькающие вопли вырывались из кровоточащей дыры, некогда бывшей ртом. У Вальтера не было лица. Не было глаз, не было рта. Носа тоже не было. Его мужественный, широкоскулый лик, который так любила целовать Сесилия, превратился в месиво из хрящей, костей и кожи. Тошнотворно запахло палёным мясом. Из заполненной жидким пурпуром глазницы сочилась расплавленная белёсая жижа – лопнул, не уцелев, левый глаз. Правый же утонул в чёрной расщелине век, наплывших на оголённую дыру в черепе. На месте носа с небольшой горбинкой, искусно подчёркивавшей волевой характер Вальтера, зияли отверстия, чуть вытянутые кверху. Они шкварчали, с трудом захватывая воздух, и надували кровавые пузыри, стоило изуродованному телу просвистеть вспоротой грудиной ещё один рваный вздох. Обветренные губы, которых Сесилия трепетно касалась кончиками пальцев и которые страстно кусала по молодости, бордовой лентой болтались на оторванной нижней челюсти. Та, вывернувшись и блеснув порозовевшими от крови зубами, держалась только на лоскуте почерневшей кожи. Ухо обуглилось, завернулось.

Вальтер промычал что-то, чавкая разорванным ртом.

То, как он упал, наконец-то отмучившись, эльфийка не увидела. В беспамятстве она подхватила ружьё и, стиснув ручонку дочери до хруста в маленьких пальчиках, ринулась вперёд, утаскивая её вслед за собой.

Зажмурившись, Джейн не стала свидетельницей жестокой расправы над Вальтером – простым человеком, бравым охотником и хорошим отцом. Но по крикам Сесилии, по запаху крови, отравившему раскалённый воздух, по визгу пылающего хлыста она поняла, что папы больше нет. Что-то оборвалось внутри. Нечто чрезвычайно важное было утрачено навсегда. Мечтам о рыбалке близ Хрустального Озера и походе на настоящее охотничье стрельбище не суждено было сбыться, ибо во всех детских желаниях, которые могли претвориться в жизнь, теперь отсутствовал самый главный и незаменимый элемент – Вальтер. Вальтер, чьё изуродованное тело лежало поодаль, обречённое сгинуть в разинутой пасти подступающего пламени.

Не помня себя от скорби, Сесилия бежала и криком поторапливала Джейн. Та повиновалась, нисколько не страшась командного тона матери. Так было надо.

Магический огонь, раззадоренный безграничной свободой, бушевал, словно шторм, колышущий морские воды: волнами накатывал на ели и кустарники, жгучими струями лился с небес на землю, разнося по округе плачь стихии, её замогильный вопль, которому аккомпанировали шумные дыхания запыхавшихся беглянок и древесный треск.

Мысок ботинка, испачканный в травяном прахе, легонько ткнул ногу растерзанного мертвеца. На розоватых губах взыграла улыбка: убедившись в смерти докучавшего охотника, что выступал в роли надоедливой помехи, обыденно словоохотливый незнакомец растерялся, не способный выразить своё восхищение. Бордовый, алый, изысканный багровый и простой, однако не менее элегантный красный цвета воплотились в изорванных плетью останках.

– Зря ты на неё позарился, очень зря, – прошептал эльф, будто бы испугавшись, что пылающие кроны подхватят его слова и понесут дальше, передавая следующим обожжённым ветвям.

И так до тех пор, пока послание не достигнет ушей Сесилии, одурманенной призрачным шансом скрыться в гуще хвойника. Надежда ускользала от неё, одурачивая. Иллюзорно она приближалась к страждущей эльфийке, манила её к себе, неотвратимо завлекая в ловушку.

– Она была тебе не по зубам. С самого начала, – благодушно приподнимая брови, жнец насмехался над телом, распростёртым на очерствевшей земле. Он равнодушно смотрел на свёрнутую, держащуюся на жалких лоскутах кожи челюсть. Усмехнулся с едкой иронией, приметив язык, галстуком вывалившийся из разорванного рта.

Глазное яблоко, полусферой уцелевшее в чёрной глазнице, глядело на бесчувственного палача скукожившимся шариком. Совсем рядом в черепе багровела дыра. Эльф посмотрел в неё, находчиво рассмеялся и, хрустнув шеей, выпрямился, расправил плечи да выпятил грудь колесом, напившись своим превосходством.

– А вот я её раскушу, – холодно заключил он и оглянулся назад, озаботившись тем, что пламя внезапно обрело второе дыхание, после чего сорвался с места и побежал вперёд, в рыжеющую жгучими всполохами черноту.

Тело Вальтера в ту же секунду накрыло огненным валом. Погребённый под волной, сжигающей саму материю, он был обречён исчезнуть без остатка.

Вокруг полыхало всё сильнее и ярче. Огонь пожирал изумрудные и малахитовые краски лесного пространства. Он был всюду, насколько хватало взгляда. И с каждой искрой, отпущенной танцующим костерком в свободный полёт, с каждой сизой лентой, затемняющей серебряное лунное сияние, Сесилии делалось всё дурнее, всё хуже.

Ноющие ноги её подгибались в коленях. Сесилия падала и вставала лишь потому, что Джейн тянула её изо всех своих детских сил. Плакала, она непрерывно плакала, не понимая, за что Вселенная неимоверно жестоко обошлась с её отцом, за что та продолжала испытывать её вдоволь настрадавшуюся мать.

Седина перескочила с одной пряди на пару других, золотая макушка Сесилии начала стремительно выцветать. Чародейка, словно сосуд, доверху наполненный жёлто-розовой краской, отдавала свой цвет пожарищу, рисуя его на лоне природы. На лоне, над которым надругались. Даже она, влюблённая в безмятежность лесов и прохладу ручьёв, приложила к истязанию длань, ею выбив первые искры, которые, в падении поцеловав сухую хвою, разрослись необузданным пламенем.

Руки Сесилии истончились и напоминали хрупкие листы старинного пергамента: не белую, но пепельную кожу пронизывали сплетения синих вен. Они вились тонкими змеями, обращая живую, радостную, в меру дерзкую эльфийку в мраморную статую, покрытую паутиной и мхом. Джейн держалась за её руку, и Сесилия поняла, что не чувствовала прикосновение всё это время. Одеревенение, лишившее возможности в последний раз насладиться тёплыми объятиями дочери, отозвалось в душе больнее, чем утрата долговечной молодости да воспетой в стихах красоты. Сесилия испугалась, что не успеет. Не успеет спрятать и дать малютке Йенифер наказ перед тем, как оставить её навсегда. Одну, совершенно одну в этом отвратительном, исполненном злобы и ненависти мире. В мире, который Авелин создал зря, ибо не был он достоин божественного проведения, не соответствовал святым наущениям Вселенских Сынов. В этом мире царило беззаконие, лились реки материнских слёз, выплаканных по детям, забитым в ходе очередной войны. Мир был поган и страшен, а она оставляла в нём Джейн. Юную, беззащитную и донельзя одинокую. В поседевшей голове Сесилии пронеслась страшная и тщедушная мысль: согрешить напоследок, но забрать её с собой. Из остатка сил соткать ещё одно заклинание, которое вытянуло бы бесценную энергию обеих жизней.

Сесилия занесла похолодевшие руки, остановившись. Её белые, как у посмертной маски, губы вытянулись в узкую дрожащую полосу. Джейн обернулась, взором покрасневших глаз окинула золотой лес и посмотрела на свою мать с небывалой тревогой.

– Мама, – она потёрла щёку, запачканную сажей, и шмыгнула носом, – что с нами будет?

Кончено. Всё было кончено.

Закоченевшие пальцы натянулись, будто струны. Сесилия смотрела на своё дитя. На очаровательную девочку, рождённую её чревом. Смотрела и не могла понять, почему Божество, во служении которому жила она целыми столетиями, отвернулось от её семьи. И Сесилия примирилась бы со своей участью, ведь она, как и её погибший муж, была грешна и особой праведностью не отличалась.

Но Йенифер. Нет, она была невинна.

Руки бессильно обмякли, вытянулись вдоль тела. Пламя играло охристыми бликами на белеющих волосах Сесилии. Она медленно опустилась перед Джейн на колени, прижалась к ней, спрятав осунувшееся лицо в её трепещущей грудке, и заплакала.

– Моя хорошая, – сипло произнесла Сесилия, отстранившись. У неё осталось очень мало времени.

Эльфийка обхватила запястье дочери нездорово худыми пальцами, поднесла его к своим губам и поцеловала тыльную сторону ладони ледяными, словно у покойницы, губами. Впрочем, она воистину была покойницей, по воле случая задержавшейся среди живых.