Милицейская сага
Шрифт:
– Я бы и сам с вами проехал. В такой-то компании, - Рябоконь изо всех сил изобразил на своей физиономии некое подобие томности.
– Но - дела. С Никандрычем надо переговорить, Малютина найти срочно.
– Много все-таки у нас ворья, - пожаловался он Паниной.
Та коротко кивнула:
– Так что, Николай Петрович?.. Или опять в УВД звонить?
– Да что в самом деле?!
– Лисицкий разудало пристукнул по столу.
– Не земной шар, чай, опечатали. Открыл-закрыл. Мир не перевернется. Поехали!
Проходя мимо стоящего безучастно
6.
– Брось, Николай Петрович, так переживать, - Панина развернулась на переднем сидении.
– Недели через две закроешь. Какая разница?
В салонном зеркале отражалось кривящееся лицо водителя. "Ух, щас бы врезать, - сладко возмечтал Лисицкий.
– А еще лучше, - Богуну". Но тот, и без того притиснувшийся к самой дверце, чтоб не напоминать о себе, теперь, будто что-то почувствовав, и вовсе начал сползать с сидения.
Лисицкий расхохотался:
– Да ладно, все о делах да о делах. Продаю последний сексанекдот! Стало быть, стой там - слушай сюда: наш командировочный в Париже...
Машина под ухахатывание шофера и поощряющий смех Паниной прокатилась вдоль подгнившего деревянного забора и свернула в сторону каменной, восемнадцатого века церквушки - первого склада КБО.
– Эй-эй! Совсем заболтался, - спохватился Лисицкий.
– Проскочил, горе-водитель. Разворачивай к конторе.
– Ты уж не помнишь, что опечатывали?
– Панина достала сигарету.
– Склад. Склад, а не диспетчерскую.
– А документ!
– добродушно упрекнул ее Лисицкий.
– Чтоб все по форме. Не буду же я акт писать, лежа на тюках с тряпьем.
– Какой еще к черту акт?
– происходящее перестало Паниной нравиться: уж больно игрив - не к месту - сделался маленький опер. А ведь самолюбив.
– Акт на распечатывание склада. Ты что думаешь? Сорвал пломбу да ушел? За каким же я сюда тащился?
– Ладно, поворачивай, - крутнула рукой Панина.
– Бюрократ!
Лисицкий виновато вздохнул.
Машина осторожно развернулась меж сваленными штабелями торфа и, так же вздрагивая и припадая на ухабах, подъехала к деревянному зданию диспетчерской.
При появлении начальственной кавалькады девчонки-диспетчеры, "дожевывавшие" последний рабочий день недели, испуганно повскакивали.
– Двух понятых надо, - распорядился Лисицкий.
– Вон их сколько, выбирай, - Панина согнала одну из девиц с единственного здесь кресла.
– Ваших нельзя, - огорчился Лисицкий.
– Понятые не должны иметь отношение к КБО.
– А когда опечатывали, было можно, - наябедничал Богун. Он успел нацепить замызганный халат и, словно от того, заметно приободрился. Даже выдержал недобрый взгляд оперативника.
– Я говорю, опечатывали-то при них, - повторил он.
– Поэтому теперь и нельзя, - отрезал Лисицкий. И отдельно для внимательно всматривающейся в него директрисы умоляюще повторил: - Ну, нельзя! Закон не позволяет. Что я против закона?
–
Двух человек с улицы, - приказала Панина.– Теперь у вас все?
Просияв от благодарности, Лисицкий шумно вскрыл молнию на папке, достал ручку, огорченно покрутил:
– Вот, твой-то грызун изжева-таки мне нового "паркера".
– Купим, - холодно пообещала Панина.
– Купишь, как же. Где такого "паркера" достанешь?
С недоверчивым бормотанием Лисицкий водрузился за освобожденный для него стол, придирчиво провел пальцем по поверхности.
... Вот уж двадцать семь минут , морща от усилия лоб, он в третий раз переписывал он акт.
– Никак не дается, - раздосадованно признался он.
– Что-то я сегодня туповат.
– Да, больше обычного, - Панина стояла у единственного окошка и выстукивала по стеклу холеными ноготками.
Остальные, в том числе и две домохозяйки, перехваченные Богуном по пути из магазина, терпеливо перешептывались.
"Хоть бы возмутились, ушли! Нет у людей самолюбия", - тосковал Лисицкий, бесполезно гипнотизируя понятых. Готовый акт, в котором и осталось-то всего подписи поставить, лежал перед ним.
– Ну, вот опять!
– расстроенно вскричал он, поднимая лист и удрученно демонстрируя его присутствующим.
– До чего докатился. "Распечатать" через "и". И исправлять нельзя - документ!
– Слушай, ты!
– взрывая мореную тишину, прохрипела Панина.
– Ты что задумал? Что голову морочишь? Видела я, как ты свои актики задрипанные строчишь. Самолюбие заело? Решил напоследок хоть чем-то да уязвить? Так оно тебе боком выйдет. А ну кончай эту мороку. А то ведь я в вашу ментовку звонить больше не стану. Прямо в обком! Ну?!
И она широкими шагами заходила по уютненькой диспетчерской, будто шары, гоняя перед собой перебегающих из угла в угол сотрудниц.
Лисицкий осклабился невообразимо дружески.
– Маргарита Ильинична, позвони мне денька через два. Только обязательно.
– Что?!
– ошалело воззрилась на него Панина.
– Я тебе такое успокоительное достану. Ахнешь! Вот при понятых обещаю. Мотаем нервы, словно сопли, на всякую, понимаешь, мелочь. А акт? Что ж, если присутствующие не возражают, оставим его в этой, прямо скажем, несовершенной редакции. И пусть мне потом будет стыдно.
Разомлевшие присутствующие готовы были подписать все что угодно.
– Тогда прошу к столу!
Он услышал, а потом и увидел через окошко то, чего нетерпеливо ждал и на что, завороженные Панинским рыком, не обратили внимания остальные: у крыльца остановился старый брезентовый газик, под тяжестью тела заскрипела рассохшаяся лестница.
– Ну, вот и все, - Лисицкий неспешно убрал в папку подписанный акт, выложил на стол копию.
– Так что, можно открывать?
– все еще не верил Богун.
– Можно, - рассмеялся оперуполномоченный, поскольку в диспетчерскую входил начальник районного госпожнадзора майор Малютин. Был Малютин глуховат, и Лисицкий произнес громко и раздельно: