Милицейская сага

Теперь и Виталий обратил внимание, что в левой руке его был зажат обернутый в наждачную бумагу полировочный брусок. Разглядел и разбросанные резиновые кувалды, домкраты, деревянные досочки, - подсобные орудия рихтовщиков.

– А чего было-то?
– испытывая холодящее чувство страшной догадки, небрежно полюбопытствовал Мороз.

– В столб какой-то въехал. Вон здесь!.. Что? Не найдешь? То-то!

– И давно въехал?

– Этого не знаю. Спроси у самого. А я тут второй день без роздыха.

– Гляди-ка, и впрямь будто ничего не было, - Мороз без устали водил рукой по полировке, пытаясь нащупать следы вмятин. Но мастер гордился не зря: работа и впрямь была сделана на совесть.

– То-то что! Ювелирное это дело. Сейчас ведь кто ни попадя берется. Вроде, чего хитрого? Хватай кувалду да выбивай. Ан - дудки! Металл, его чувствовать надо, - произнося эту оду самому себе, он снисходительно следил за суетливыми манипуляциями Мороза, который, изогнувшись, залез под фартук.

– Гляди, не перемажься. Грунтовка свежая...Да бесполезное это дело - после меня искать. Ты вон туда глянь. Тогда, может, и оценишь, чего тут было.

В дальнем, темном углу сарая, прислоненный к стене, скособочился вывернутый автомобильный бампер. Рядом блистал никелированной полировкой свеженький, только доставленный.

Мороз провел по лбу, с некоторым удивлением обнаружив выступивший пот.

– Так где, говоришь, Галкин-то?

– В доме. Зашел по бутерброду соорудить. Да вон не он ли?

...
– Ты чего, сам с собой заговорил, правило?!
– звонкий голос разом заполнил сарай.
– Вконец одичал? Ништяк! Скоро выпущу на свободу. Давай-ка вылезай, подхарчись.

Мороз вышел из-за машины - со старым бампером в руке.

Ворвавшийся в сарай с пакетами в обнимку Галкин закаменел еще в движении. Термос, что прижимал он подбородком, выскользнул на валяющуюся на полу болванку, и брызги кофе густо окропили застывшего старлея.

– Виташа! Откуда?

– Ну, откуда и почему, это теперь не имеет никакого полового значения... Ты вот что, мужик, иди-ка пока погуляй, - обратился Мороз к рихтовщику, не отводя напряженных глаз от помертвевшего старшего лейтенанта.
– Переодевался-то где?

– Да в доме.

– Вот и собирайся. С нами поедешь.

– Так вроде не закончил, - мастер сообразил, что происходит нечто необычное и даже опасное. А потому, больше не возражая, боком протиснулся мимо Галкина, бесполезно ловя его взгляд.

– И дверь за собой прикрой!..
– напомнил Мороз.
– Спасибо... Стыдно, знаешь, своего и - при посторонних. Разборки эти наши внутренние, верно?.. Ну, что к земле прирос, убивец? Ласты склеились? Бутерброды-то отложи. Пригодятся еще на передачу. Галкин, заметив легкое подергивание у глаза заместителя начальника розыска - предвестник жуткого, неконтролируемого гнева, отпрянул к стене.

– Виташа!.. Ты не думай.

– А я ничего лишнего и не думаю. И даже слегка не очень сержусь, - тихо, отчего Галкину сделалось еще страшней, успокоил его Мороз.
– Я тебе просто буду ласковые вопросы задавать, а ты - аккуратненько отвечать. И все у нас тогда будет чинно-благородно. Куда велосипед выкинул, паскуда?!

– Я?!.. Да ты что?.. Покажу! Тут недалеко, в речке.

– Так! Хорошо. Вижу, меж нас уже и любовь утверждается. Тогда тест номер два. Почему с места аварии сбежал?..Громче. Не слышу.

– Испугался.

17.

...
– Как там этот лихой наездник? Не срет еще под себя со страха?

– Муслин возник в кабинете, как всегда, без предупреждения. Мимоходом всунул ладонь Тальвинскому, напористо прошелся по кабинету.
– - Растереть бы паскуду, чтоб следа на земле не осталось.

– С чего бы это заместитель начальника УВД по кадрам начал выражаться, как перепивший опер?
– не отказал себе в удовольствии подколоть Тальвинский.
– Вроде не княжеское это дело. Тем более - чего уж теперь-то?

– Извини - сорвался. Как говорится, ничто человеческое не чуждо. Да и трудно, знаешь, удержаться. Ребенка трехлетнего в лаваш превратил и - изгаляется! Выродок!

– Мертвого ребенка.

– Мертвого ли, живого. Но - он про то не знал. Наехал и сбежал, как последняя мразь! Прощать, что ли?! Чего отмалчиваешься?

– А что тут говорить, когда "темнота" зависает? Эмоции твои, конечно, разделяю. Но - нравится он нам или не нравится, а привлекать его теперь не за что. То, что случайно проехал по трупу, уголовно не наказуемо.

– То есть что значит?.. Ты, Андрей, тоже не заговаривайся. Когда он задавил, знал он, что это труп?

– Нет, конечно.

– Во! И когда деру с места аварии дал, тоже не знал. Значит, субъективная сторона преступления в форме умысла на оставление в опасности, считай, налицо. Как полагаешь?

Расстроенный происходящим, Андрей едва удержался от резкого ответа , - за прошедшие годы Муслин так и не удосужился овладеть уголовным кодексом.

– Нет здесь преступления, дорогой мой Валерий Никанорович. О чем бы он там ни думал, но убил не он. Так что об идее твоей придется забыть. Другое худо! Мы с этим Меденниковым два дня потеряли. Теперь попробуй найди настоящего преступника.

– А может, не потеряли?
– Муслин прошелся по кабинету, подергал, поплотнее прикрывая, дверь.
– Ты ему насчет результатов вскрытия, надеюсь, не проговорился?

– Пока нет.

– Вот это умно. Сажать его надо, Андрей Иванович.

– Да я не против. Покажи, за что.

– Так за это самое дорожное, - Муслин значительно подмигнул.
– То, что он сволочь, - это как дважды два?

– Приятного мало.

– Вон как в морду нам с тобой смеется. А приди такой к власти, как думаешь, забудет? То-то что. И нет тут пути назад. Или мы его теперь раздавим, или - через год-другой - он нас. А преступник он очевидный. На него оперативного компромата - гора! Просто - плохо работаем. Не умеем хозяйственные преступления грамотно доказывать. Вот и ходят холеные, уверовавшие в свою безнаказанность. Над нами глумятся, людей наших давят.

– К чему клонишь?

– Сажай его, и вся недолга! Я ведь с тобой сегодня, считай, как со своим говорю. Маргарита Ильинична за тебя горой встала. Так что не сегодня-завтра взлетишь!
– Муслин значительно сделал жест пальцем, который почему-то показывал не вверх, а на окно, за которым вдалеке можно было различить здание УВД, - Олимп областного масштаба.
– В соседних кабинетах будем общие вопросы порешать. Правым плечом станешь. И я этому рад. Потому и обозначаю прямо: сидеть этому толстосуму не пересидеть.