Миллионщик

Контора «Товарищества механического производства „Нобель и сыновья“» располагалась в солидном доходном доме на Галерной. Внутри не было ни кричащей роскоши, ни столичного блеска. Все подчинялось строгой, деловой функциональности. Массивная дубовая мебель, на стенах карты Российской империи с пометками и чертежи каких-то сложных механизмов. В воздухе витал едва уловимый запах сургуча, бумаги и машинного масла. Это было логово промышленника, а не салон аристократа.

Меня провели в личный кабинет хозяина.

Я вошел. За огромным письменным столом, заваленным бумагами и образцами горных пород, сидел Альфред Нобель. На вид ему стукнуло не более сорока, это был человек с высоким лбом мыслителя и аккуратно подстриженной бородой. Но умные, проницательные глаза несли в себе тень глубокой не по годам усталости.

— Господин Тарановский? — спросил он с легким шведским акцентом. — Чем могу быть полезен?

— Господин Нобель, я знаю о вашей главной проблеме — опасности нитроглицерина. И пришел предложить ее решение, — начал я с ходу, без долгих расшаркиваний.

На его лице промелькнула тень вежливой скуки, какая бывает у гениев, вынужденных выслушивать очередного прожектера.

Я молча положил перед ним заверенную копию моей патентной заявки.

— Что это? — глянул он на меня.

— Будущее, господин Нобель. Ваше и мое, — с улыбкой ответил я.

Он взял бумагу. Начал читать.

Я внимательно следил. Сначала его взгляд был беглым и скептическим. Затем он замедлился, на лбу пролегла глубокая морщина сосредоточенности. Он перечитал ключевой абзац дважды, потом трижды. Губы беззвучно повторяли: «Смешивать… с инертным, пористым поглотителем… кизельгур…»

Он поднял на меня глаза, и в них уже не было скуки. Только острое, почти враждебное недоверие.

— Теоретически остроумно, — произнес он холодно. — Но это лишь теория. У вас есть образец? Вы проводили испытания?

— Испытания — это ваша сфера, господин Нобель, — спокойно ответил я.

— То есть вы хотите сказать, что у вас нет ничего, кроме этой бумаги? — Он постучал пальцем по заявке. — Вы пришли ко мне с идеей, которую сами не проверили?

— Я пришел к вам с принципом. С решением, до которого, при всем моем уважении, вы пока не дошли, — отбрил я его.

Нобель откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Он начал интеллектуальный штурм, пытаясь прощупать глубину моих знаний.

— Хорошо. Допустим, это сработает. Какие пропорции? Сколько кизельгура на фунт нитроглицерина, чтобы достичь стабильности, не потеряв при этом детонационной мощности?

Я похолодел. Этого я знать не мог. Мне пришлось импровизировать, переходя из плоскости науки в сферу коммерции.

— Это предмет для экспериментов на вашем заводе, господин Нобель. Я даю вам принцип, а ваши инженеры найдут идеальную «золотую середину» для массового производства. Мы можем начать с пропорции три к одному.

Он прищурился, оценивая мой ответ.

— Допустим. Как этот состав реагирует на удар? На трение? При какой температуре становится нестабильным? Как вы предлагаете его детонировать? Обычный капсюль на основе гремучей ртути? Или потребуется промежуточный, более мощный детонатор?

Вопросы сыпались, как удары молота. Он пытался поймать меня на дилетантизме.

— Он будет достаточно стабилен для перевозки в ящиках, в отличие от вашего «гремучего масла», — парировал я. — А надежный детонатор — это техническая задача, которую ваши специалисты, я уверен, решат в течение недели. Я предлагаю вам не готовый рецепт пирога, а ключевой ингредиент, без которого он никогда не получится.

Нобель замолчал, обдумывая мои слова. Он встал и прошелся по кабинету.

— Вы просите меня поверить на слово. Вложить огромные средства в испытание идеи неизвестного мне человека, который не может ответить на простейшие технические вопросы и не имеет даже грамма готового вещества для демонстрации. Это несерьезно.

Это был критический момент. Еще немного, и он выставит меня за дверь.

— Я не прошу вас верить мне, господин Нобель. Я прошу вас верить законам физики и химии. Вы гений и знаете лучше меня, что этот принцип — смешивание с инертным абсорбентом — сработает. Вы можете потратить год и тысячи рублей, чтобы прийти к этому же выводу самостоятельно. Но… — я сделал паузу и посмотрел ему прямо в глаза, — запатентовать его уже не сможете.

Я снова указал на заявку на его столе.

— У меня есть не просто идея. У меня есть право. Юридическое право на эту идею, официально зарегистрированное в Российской империи еще вчера. Вы можете начать работать со мной сейчас. Или попытаться обойти мой патент, потратив годы на судебные тяжбы, пока весь мир будет делать деньги на моем изобретении. Выбор за вами.

Наступила долгая тишина. Нобель стоял у окна, глядя на улицу, но я знал, что он смотрит не туда. Он просчитывал варианты. В его голове шла борьба между гордостью изобретателя и чутьем коммерсанта. Я видел, как он взвешивает риски, свое уязвленное самолюбие и очевидные, баснословные выгоды.

Наконец он обернулся. В его глазах больше не было ни враждебности, ни недоверия. Только холодный расчет.

— Что вы хотите, господин Тарановский?

— Партнерства, — сказал я, повторяя свои условия. — Двадцать процентов от чистой прибыли. И право покупать продукцию для моих нужд по себестоимости.

— Ваши условия дерзки, сударь, — медленно произнес он. — Вы просите много за идею, пусть и гениальную.

— Я прошу справедливую долю за то, что сэкономлю вам годы времени и уберегу от десятков смертей на ваших заводах, — твердо ответил я.

Он снова на мгновение задумался, а затем решительно кивнул.

— Хорошо. Вы рисковый человек, господин Тарановский. Но ваш риск оправдан. Я согласен на ваши условия.

Он подошел к столу и протянул мне руку.

— Мы станем партнерами.

Мы ударили по рукам. Сделка, которая определит будущее целой эпохи, была заключена здесь, в этом тихом, пахнущем бумагами кабинете. Еще минут тридцать мы обговаривали сам договор и право предоставления патента. Я пообещал, что пришлю ему своего поверенного и тот все составит.

Выйдя из конторы Нобеля на залитую солнцем Галерную улицу, я чувствовал себя так, словно у меня выросли крылья. Я сделал это. Не просто решил проблему с прииском —перевернул всю шахматную доску. Теперь я был не просителем, а игроком, промышленником, партнером самого Нобеля!

Эйфория пьянила, но холодный, сырой петербургский ветер, дувший с Невы, быстро привел меня в чувство. И вместе с ним в голову пришла новая, отрезвляющая, как удар, мысль.

Патент в России — это прекрасно. Но я жил в будущем и знал, как быстро распространяются идеи. Нобель — швед, у него заводы в Германии, связи по всей Европе. Через месяц-другой весть о «безопасной взрывчатке» дойдет до Англии, Франции, Америки. И там какой-нибудь ушлый фабрикант тут же запатентует мою идею у себя, и я ничего не смогу с этим поделать. Моя империя будет ограничена границами России, а мировой рынок захватят другие.