Миллионщик
Шрифт:
— Не стоит благодарности, молодой человек, — пророкотал он, крепко пожимая мне руку. — Наказывать негодяев — мой долг и удовольствие. Особенно таких, что позорят дворянское имя. Да и начинал я служить под командованием их деда.
Он долго расспрашивал меня о Сибири, об Амуре, о моих коммерческих делах. Я рассказывал, тщательно подбирая слова и стараясь не выходить за рамки своей легенды.
— Тарановский… Тарановский… — вдруг задумчиво протянул он, глядя на меня в упор. — А скажите, сударь, не вы ли тот самый Тарановский, что несколько лет назад воевал на Кавказе? Был там,
Сердце у меня ухнуло в пятки. Вот тебе и легенда! Моя тщательно выстроенная личина Тарановского вдруг дала трещину в самом неожиданном месте.
Я на мгновение замер, лихорадочно соображая, что ответить. Признаться? Слишком опасно. Отказаться? Он может не поверить.
— Что вы, ваше превосходительство, — сказал я, стараясь изобразить на лице удивление и легкую усмешку. — Кавказ, польский легион… Я человек сугубо мирный. Всю жизнь провел в Сибири, среди чаев да мехов. Должно быть, простое совпадение. Фамилия-то не редкая.
Генерал еще несколько секунд внимательно смотрел на меня, потом хмыкнул.
— Что ж, может, и совпадение. Да я и сам вижу, не тот. Слишком вы молоды, а дело было восемь лет назад. А жаль. Тот Тарановский был настоящий рубака!
Затем он написал мне несколько рекомендательных писем к важным чиновникам в Петербурге, в том числе и в Сибирский комитет.
— Покажете им эти письма, — сказал он. — Это поможет в ваших коммерческих делах!
Я вышел от генерала в смешанных чувствах. С одной стороны, мы получили то, что хотели. С другой — я понял, насколько хрупок мой мир, насколько опасно мое положение. Один неверный шаг, одно неосторожное слово — и все может рухнуть.
Тем не менее дела Левицких были более-менее стабилизированы, а значит, мне пора заняться собственными. Меня ждал Петербург, Сибирский комитет, и я очень надеялся, что там, в столице империи, моя легенда окажется прочнее.
Вечером в дверь моего номера громко и требовательно постучали. На пороге стояли они — Изя и Сергей Рекунов, а за их спинами маячили крепкие фигуры моих «телохранителей».
— Курила! Мы таки приехали! — с порога закричал Изя, бросаясь мне на шею с пылкостью, на которую способны только одесситы. — Ой-вэй, что это за город! Шум, гам, столпотворение! Извозчики дерут за проезд, как за место в раю! Но ничего, мы уже освоились.
«Да, дружок, — невольно подумалось мне, — интересно, как бы ты запел, попади в Москву 21 века!»
И вдруг мелодичный голос заставил меня забыть обо всем на свете:
— Господин Тарановский!
Не поверил своим глазам: передо мной в скромном дорожном платье темно-синего цвета стояла Ольга Александровна Левицкая. Рядом с ней, смущенно переминаясь с ноги на ногу, топтался ее брат Михаил.
— Ольга Александровна! — восхищенно выдохнул я. — Какими судьбами? Как вы оказались здесь?
— Мы… мы не могли больше ждать, — сказала она, и на ее щеках вспыхнул легкий румянец. Ее дорожная шляпка немного съехала набок, а в глазах, несмотря на усталость, горел решительный огонек. — Когда месье Шнеерсону
пришла ваша телеграмма, мы решили, что тоже должны быть здесь. Мы не можем прятаться за вашей спиной, пока вы сражаетесь за нас!— Таки я ей говорил: мадемуазель, сидите дома, ждите вестей, — вмешался Изя, разводя руками. — Но барышня — кремень! Сказала «еду», и все тут! Ну а я что? Раз дама настаивает, кто я такой, чтобы отказывать?
Я смотрел на Ольгу, на ее решительное лицо, на тревогу и надежду в ее глазах и чувствовал, как меня накрывает волна.
— Что ж… — Изя тактично тронул меня за локоть. — Мы пока расположимся, найдем комнаты. А вы… вы поговорите. Вам, я так понимаю, есть о чем.
Он подмигнул и, взяв под руку ошарашенного таким оборотом Тита, увлек его и остальных к конторке портье. Мы с Ольгой и Михаилом остались одни посреди шумного вестибюля.
— Пойдемте, — сказал я, обретая дар речи. — В моем номере будет спокойнее.
В моей скромной комнате она, казалось, заполнила собой все пространство. Сняв дорожную шляпку и перчатки, села на стул, и я увидел, как она устала.
— Расскажите, — тихо попросила она. — Что с опекуном? Что с нашим делом?
Я не стал щадить ее чувства и рассказал все: и про Английский клуб, и про карточные долги, и про циничное предложение продать ее родовое гнездо за сто тысяч.
— Он оказался форменным негодяем, Ольга Александровна! Но этот бесчестный человек разоблачен и более вам не страшен. Его репутация уничтожена, от опекунства его отстранили. Теперь у вас будет новый опекун — сенатор Глебов, друг вашего деда.
Она слушала, и ее лицо менялось. Бледность уступила румянцу гнева, а потом в ее глазах появились слезы… но то были слезы облегчения.
— Слава Богу, — прошептала она. — Значит… значит, есть еще надежда?
Я взял ее нежные руки. Глаза ее были полны слез.
— Надежда есть всегда, — ответил я. — Особенно когда за дело берутся правильные люди.
Михаил, до этого молча сидевший в углу, вдруг поднялся.
— Я… я пойду, — пробормотал он, чувствуя, что становится лишним, и выскользнул за дверь.
Мы остались вдвоем. Тишину нарушало только тиканье часов и гул московских улиц за окном.
— Я не знаю, как вас благодарить, Владислав Антонович, — сказала она, восхищенно глядя на меня своими огромными, сияющими глазами. — Вы… вы наш ангел-хранитель. Вы появились как будто из ниоткуда и спасли нас.
— Я просто выполнял обещание, данное вашему брату, — сказал я, хотя и сам понимал, что дело давно уже не только в этом.
— Нет, — она покачала головой. — Это больше, чем обещание. Я… я почувствовала.
Она встала, подошла ко мне так близко, что я мог чувствовать тонкий аромат ее духов, запах волос.
— Владислав… — прошептала она и впервые назвала меня по имени, отбросив официальное «Антонович». — Я… я думаю, я…
Ей не нужно было договаривать.
Я шагнул навстречу и осторожно, почти благоговейно, взял ее руки в свои.
— Ольга…
Она подняла на меня лицо, и в следующую секунду я, забыв обо всем на свете: о каторге, о приисках, о своих амбициозных планах, — наклонился и поцеловал ее в щеку.